Дима встал. Под ногами хрустнуло. Пустые жестяные банки покрывали пол. Он посмотрел на часы. Местный магазинчик закрывался в девять. Сейчас было семь двадцать. Уйма времени, чтобы напиться и забыться.

«Нет, – одернул себя Дима. – Только пару баночек – и за работу».

Он повернулся к телевизору. Шла передача о несчастной доле женщин, полюбивших иностранцев. Дима даже подошел и сделал громче. Женщины все, как одна, вляпывались в одну зловонную кучку. Ехали отдыхать, влюблялись в красавца араба, ну или не араба. Дима как толерантный человек слабо разбирался в тонкостях этнографии. Да он о существовании этих, верблюда и араба, узнал только после того, как Ленка ушла от него. Черт бы ее побрал!

Дима всматривался в лица ноющих баб с телеэкрана. В каждой из них он видел свою жену. Свою шлюху жену! Это ж как надо ненавидеть собственных мужиков, чтобы вот так, сломя голову нестись в чужую страну, принимать чужую культуру? А теперь они плачут. В глубине души Дима очень хотел, чтобы его шлюха Лена приползла к нему вся в слезах. А он бы еще поломался. Поломался, да и принял бы. Принял, черт возьми! Как это ни прискорбно, но он все еще любил ее. Он готов был простить ей все. Самое главное, он готов был простить ей то, что не простил бы никому. Дима простил бы ей предательство.

Сысоев понял, что плачет. Смахнул слезы и вышел из дома.

Как и в любой другой деревне, магазин находился на небольшой и единственной площади селения. В магазине можно было купить все, от гвоздей до плетеной мебели.

Дмитрий вошел и осмотрелся. У прилавка крутились два подвыпивших мужичка. Клянчили в долг. Продавец, парень лет восемнадцати с румянцем на щеках, тихо отнекивался. Когда колокольчик на двери предательски звякнул, все трое устремили взгляды на чужака.

– Вот, – произнес мужчина в синем спортивном костюме. – Вот кто нас угостит.

Дима сразу понял, к кому было обращено это «вот», но проигнорировал их и подошел к прилавку.

– Мне бутылку водки…

– О-о-о, красава! – похвалил один из них.

– …и десять банок пива.

– Живем! – сказал второй и потянулся за бутылкой.

Дима вырвал ее из рук местного и положил во внутренний карман джинсовой куртки.

– Ты че? Хочешь, чтобы дачный сезон закончился на три месяца раньше?

– Ребят, мне не до вас.

– А нам до тебя? – спросил тот, что в спортивном костюме. Второй заржал.

Дима расплатился. Руки тряслись. Мальчишка продавец покраснел еще больше.

– Эй, так ты фанфурик нам ставишь? – Спортсмен явно был не прочь устроить потасовку.

– Ребят, мне не до вас, – только и смог повторить Дмитрий. Во рту пересохло, так что и говорить не было особого желания.

– Ему не до…

Звон колокольчика на двери прервал хулигана. Все четверо посмотрели на дверь. Там стоял высокий полноватый мужчина в милицейской форме. Китель расстегнут, фуражка в руке – местный Анискин. Он вытер пот со лба носовым платком и водрузил фуражку на голову. «Анискин», медленно подошел к спортсмену. Он встал так близко, что козырек почти упирался в лоб мужчины. Молчание затянулось. Дима собирался уходить, когда милиционер произнес:

– Нарушаем.

Он не спросил, он сказал так, будто вынес приговор.

– Ну, ты че, Стасыч? Мы ж это, зашли Никитоса проведать.

– Проведали?

– Ну да.

– Тогда вперед. – И он, к удивлению Дмитрия, показал не на выход, а на плетеную мебель в дальнем конце торгового зала.

Мужчины молча развернулись и направились в ту сторону. Милиционер оценивающе посмотрел на Диму.