Выражение отвращения на девичьем лице быстро сменилось эмоцией гнева. Лада покраснела от злости и с силой замотала головой, а потом резко замерла и, опустив руки на колени, начала их разглядывать пристально.

– Из-за нее все и меня считают шлюхой! – в ней словно заговорила маленькая обиженная девочка. – Ни один нормальный парень на меня не посмотрит.

Густые ряды черных ресниц дрогнули, и слезы покатились по округлым щекам. Татьяна впала в ступор. Она и предположить не могла, что все выльется в это русло. О нимфомании девушка только слышала, и то в шутках, которых не понимала. Она и сама не чувствовала себя взрослой, но Лада была еще большим ребенком и требовала утешения или хотя бы сочувствия, а Татьяна пялилась с вытаращенными глазами как на диво дивное. Девчонка тихо всплакнула, вытерев слезы майкой, и отвернулась к окну всем корпусом. Татьяна только спустя пару минут оттаяла и вздохнула. Тоже уставилась в окно, просто потому что туда удобно было смотреть: там ничего не происходило и ничто не смущало глаз.

– Родители не определяют, кто мы есть, – сказала она спустя минуту.

– А вдруг это наследственное? – Лада резко повернулась лицом. – Вдруг я буду такой же? Я, может быть, просто еще не пробовала, поэтому пока не страдаю. А если попробую, и мне понравится? И я буду хотеть этого постоянно, как моя мать? Она же себя вообще не контролирует иногда!

Девчонка раскраснелась. Потерянные глаза забегали по вагону, мечась в отчаянной попытке зацепиться за что-то весомое.

– Мне кажется, либидо нельзя унаследовать, – неуверенно ответила Татьяна.

Лада только хмыкнула и снова отвернулась.

– Поэтому я, с одной стороны, очень хочу попробовать, чтобы узнать, с другой, боюсь, что превращусь в мать. И тогда лучше совсем не начинать.

– В любом случае не попробуешь – не узнаешь, – на большую мудрость опыта Татьяне не хватало.

Девчонка перевела на нее вдумчивый взгляд и опять отвернулась к окну.

– Если стану как мать, уйду в монастырь, – докончила она и сжалась сильнее.

Какое-то время они молчали. Ясное небо постепенно покрывалось облаками и серело. По мере приближения к Москве тучи сгущались. Вскоре сплошная стена леса сменилась пустырями, засеянными полями, садовыми домиками, дачами и коттеджами. Потом пошли небольшие города. Затем опять длинные участки леса. Пейзажи быстро чередовались.

– Я бы хотела жить с отцом, но суд ни за что не поручит ему опеку надо мной, – с сожалением сказала Лада.

Татьяна снова ворвалась в вагон поезда из густых зарослей придорожных деревьев, которые странным образом ее успокаивали. Чтобы понять услышанное, она несколько раз повторила фразу в голове, прежде чем спросить:

– Почему он не может найти постоянную работу?

– Раздолбай потому что, – шутя-любя ответила девчонка.

Она смеялась открыто, ничем не закрывая рта или лица, несмотря на брекеты. Татьяна в уме похвалила ее за это, потому что сама сильно стеснялась, когда носила такие же. Ей казалось, что тяжелые, металлические, неестественные скобы уродуют ее маленькое личико, показывают несовершенство и сильно привлекают внимание людей. Сейчас она смотрела на Ладу и видела, что брекеты не могли ее испортить, потому что воспринимались как нечто чужеродное, и стесняться их было подростковой глупостью.

Попутчица рассказала про своего отца, которого явно любила больше, чем мать. По ее словам, отец был хорошим человеком, но неудачником по жизни. В молодости мечтал стать актером – не сложилось. Теперь перебивался разными черными заработками и делал вид, что пишет книгу на протяжении уже лет десяти. Иногда он уходил в запой, но всегда возвращался к нормальной жизни. От него Лада получала настоящую моральную поддержку, и была привязана к нему с детства гораздо больше, чем к матери, которая всегда давала ей только материальные блага.