Девять месяцев спустя люди по-прежнему тоннами выбрасывали радиоактивного тунца. На следующий год выпал радиоактивный дождь в Чикаго. Вскоре смертельный изотоп стронций-90 стали находить в молочных продуктах, что вызвало опасения развития рака костей и лейкемии у детей[114]. Исследования показали, что в сотнях тысяч молочных зубов[115] содержание того же радиоактивного изотопа, продукта ядерного деления, в пятьдесят и более раз превышает норму. Иными словами, послевоенное поколение обнаружило, что входит в жизнь без главного – уверенности в том, что их дети выживут в этом мире. Записные мудрецы начали спорить о том, к чему приведет эта беспрецедентная потеря веры в будущее: к разгульной жизни, к меркантильному индивидуализму или к безразличию и нигилизму. Единственное, в чем были уверены все, – что ничего хорошего от такого будущего ждать не приходится.

Радиация, этот невидимый киллер, похоронил начавшийся было атомный бум в толстостенном бетонном гробу. Взамен появились активисты всех мастей, которые оседлали своих любимых лошадок – чаще всего они проповедовали семейные ценности. В этом не было ничего удивительного: люди, столкнулись с угрозами, недоступными их пониманию, и решили, что безопасность начинается у себя дома. К социальным консерваторам, загонявшим американские семьи в дома, они же осажденные крепости, добавились защитники морали, своего рода крестоносцы, которые видели свое предназначение в том, чтобы сохранить основу нации перед лицом вражеского нашествия. В отличие от 1920-х годов, когда американцам многое позволялось, и 1930-х, когда правила бал экономическая депрессия, представители послевоенного поколения раньше остепенялись, заводили большие семьи и реже разводились. Американцам настоятельно рекомендовалось связывать себя узами брака до двадцати одного года; двадцать три – это уже «слишком поздно». Вступление в брак, рождение и воспитание большого числа детей стали считаться патриотическими обязанностями и доказательством гражданской ответственности. Отсюда следовало, что всякий другой образ жизни льет воду на мельницу врагов Америки, под которыми подразумевались «красные». Когда сексолог Альфред Кинси в своих публикациях рассказал о том, что среди американцев, оказывается, широко распространены добрачный секс, гомосексуализм и измены, его немедленно обвинили в поддержке международного коммунизма.

Особенно большое омерзение вызывал гомосексуализм. Официально считавшийся психическим расстройством гомосексуализм в период холодной войны стал рассматриваться как заразная социальная болезнь, которая угрожает безопасности страны и подрывает основы ее существования. Тон кампании задал Сенат США, который в 1950 году опубликовал материал под названием «Прием на работу в правительственные учреждения гомосексуалов и других сексуальных извращенцев». В докладе геи, добровольно вступившие в отношения между собой, приравнивались к насильникам-педофилам. «Тем, кто участвует в актах откровенных извращений, – заявляли авторы доклада, – не хватает эмоциональной стабильности нормальных людей… Один гомосексуалист может опозорить все правительственное учреждение»[116]. На фоне того, что в США тысячи людей теряли свои рабочие места, в стране развернулась «охота» на геев – такая же лютая, как «охота» на «красных». В сознании прокуроров, которые заставляли тех, кто признавал собственные «извращения», называть своих «пособников», эти два вида «охоты» были почти неразличимы. Агенты ФБР в штатском прочесывали национальные парки и кинотеатры, бары и рестораны, выявляя «гомосексуалистов» среди одиноких и доверчивых людей – только в Вашингтоне за год было арестовано около тысячи человек. Циничное «молчаливое поколение» времен президента Эйзенхауэра попустительствовало этим гонениям либо в лучшем случае удивленно поднимало брови в духе любимого жеста актера Хамфри Богарта. Те самые люди, которых в детстве учили, что русские – их союзники, а японцы и немцы – враги, в подростковом возрасте узнавали, что все обстоит с точностью до наоборот. Впрочем, большинство из них держало нос по ветру и не обращало внимания на эти противоречия. Давление же на тех, кто не смирился с таким положением дел, продолжало нарастать.