Падал мягкий влажный снег, тут же украсил его бобровую, крытую синим бархатом шубу большими, отчетливого рисунка, звездочками. Пока доехали до Лубянки – плечи и грудь сделались белые, на шапке образовался сугроб.

– От его сиятельства ничего не было? – спросил, подходя к кабинету, Архаров.

Никаких записок Волконский не прислал. Зато случилась в Охотном ряду драка с членовредительством, а под шумок – воровство. И чуть попозже, как стемнело, еще драка вышла – между десятскими и мужиками, что спьяну полезли на какой-то забор – сами не ведая, зачем.

Жизнь продолжалась, а самозванец осаждал Оренбург и брал одну за другой близлежащие крепости.

О том, как Кар, ослушавшийся государыни, запретившей ему являться в Санкт-Петербург, все же туда притащился и, еле держась на ногах, стал выяснять судьбу своих донесений в Военную коллегию, Волконский с Архаровым узнали из указа, привезенного генерал-аншефом Александром Ильичом Бибиковым. Ее императорское величество, разгневавшись на своевольного Кара, так прямо написать изволили: «не находит прочности в нем к ее службе и высочайше указать соизволила Военной коллегии его уволить и дать абшид, почему он из воинского стата и списка и выключен».

Бибиков, человек опытный, получил от государыни неограниченную власть в местностях, захваченных самозванцем, и был отправлен исправлять то, что, по общему санкт-петербургскому мнению, напортил Кар. Понятное дело, через Москву.

– Уж и то благо, – сказал он Волконскому, – что в столице всю опасность осознали. Деколонг, что командует Сибирской линией, пишет: башкирский народ-де генерально взбунтовался… А что у вас?

– Сам, батюшка, видел, – отвечал Волконский. – Наша первопрестольная в страхе и унынии.

– Да уж видел, как чернь по улицам шатается и буйственное свое расположение к самозванцу возглашает. Свободу он им, вишь, несет… От чего свободу? Не крепостные же…

– От каждодневного труда свободу, – печально произнес князь. – Свободу громить погреба и пить все, чего душе пожелает, прямо из бочки. Ты, Александр Ильич, обещай мне правду писать, чтобы в случае крайности хоть что-то успеть сделать.

– Писать буду, – обнадежил Бибиков.

Архаров и тут при встрече говорил мало, больше приглядывался. Бибиков ему понравился – военное дело знает, умен – недаром председатель Уложенной комиссии, что печется о законах. И оказал Архарову более уважения, чем Кар: тот лишь сам себя слушал да с князем споры затевал, Бибиков же расспрашивал Архарова о полицейских мерах против сторонников самозванца. Расспрашивал разумно – сказывалось, что он сам усмирял народные волнения в Казанской и Симбирской губерниях.

– Задержись малость – Алексндра Васильевича с помолвкой поздравишь, – сказал Бибикову Волконский.

– А когда сие?

– Собирался восемнадцатого числа.

– Экий он у нас шустрый… его бы с собой в Казань взять… – Бибиков вздохнул.

– Ты его теперь не трожь! – грозно и весело разом предупредил князь. – В кои-то веки собраться изволил!

Поздравлять генерала Суворова с помолвкой поехали все разом. Жил он недалеко от Волконского, в отцовском доме на Большой Никитской, за Никитскими воротами, в приходе здешнего Вознесенского храма. Дом был приобретен незадолго до чумы и довольно велик, чтобы вместить большое семейство – одряхлевший батюшка генерала, сам – генерал-аншеф, сенатор и подполковник Измайловского полка Василий Иванович уже хотел наконец увидеть от старшего сына внучат. Сам он и сыскал невесту – засидевшуюся в девках, но имеющую знатную родню княжну Прозоровскую. Суворову оставалось, прискакав в Москву, лишь формально посвататься.