Но то, что служило благу России, не шибко нравилось боярам, у них были свои представления о благе для Руси. Шляхетская вольность казалась заманчивей процветания могучего государства…

На руку вельможам сыграла и стихия. Весной 1601 года небо омрачилось густою темнотой, и два с лишним месяца, не переставая, шел дождь… Ударивший 15 августа жестокий мороз завершил дело. Почти по всей стране погиб хлеб…

Цены сразу подпрыгнули в пять раз! Борис Годунов приказал открыть царские житницы и продавать хлеб по дешевой цене, но богачи принялись скупать его и спекулировать.

Начался голод.

«Клянусь Богом, – пишет в “Московских хрониках” Конрад Буссов, – истинная правда, что я собственными глазами видел, как люди лежали на улицах и, подобно скоту, пожирали летом траву, зимою сено. Некоторые были уже мертвы, у них изо рта торчали сено и навоз… Не сосчитать, сколько детей было убито, зарезано, сварено родителями, родителей – детьми, гостей – хозяевами и, наоборот, хозяев – гостями…»

«Ядуще же тогда многи псину и мертвечину и ину скаредину, ея же и писати нельзя», – вторит ему отечественный летописец.

«Люди, – пишет Н.М. Карамзин, – сделались хуже зверей: оставляли семейства и жен, чтобы не делиться с ними куском последним. Не только убивали за ломоть хлеба, но и пожирали друг друга. Путешественники боялись хозяев, и гостиницы стали вертепами душегубства: давили, резали сонных для ужасной пищи! Мясо человеческое продавалось в пирогах на рынках! Матери глотали трупы своих младенцев!.. Злодеев казнили, жгли, кидали в воду; но преступления не уменьшались… И в сие время другие изверги копили, берегли хлеб в надежде продать его еще дороже!.. Гибло множество в неизъяснимых муках голода. Везде шатались полумертвые, падали, издыхали на площадях»…

И вот, словно бы из смрада гниющих тел возникла зловещая тень самозваного царевича Дмитрия…

Ну а судьба самих Никитичей, взрастивших страшную для России беду, тоже, как мы говорили, на первых порах сложилась невесело.

Федор Никитич Романов был заключен в Сийский монастырь.

«Привезен был боярин, по народному преданию, вечером… – рассказывает С.В. Максимов в книге “Год на севере”. – Благовестили к вечерне. Кибитка остановилась у соборного храма. Пристав боярина, Роман Дуров, пришел в алтарь, оставив боярина Феодора у дверей. Кончилась вечерня. Игумен Иона со всеми соборными старцами вышел из алтаря и начал обряд пострижения, к нему подвели привезенного боярина.

Боярин уведен был на паперть. Там сняли с него обычные одежды, оставив в одной сорочке. Затем привели его снова в церковь, без пояса, босого, с непокрытой головой. Пелись антифоны, по окончании которых боярина поставили перед святыми дверями, велели ему творить три “метания” Спасову образу и затем игумену…»

– Что прииде, брате, припадая ко святому жертвеннику и ко святой дружине сей? – согласно уставу спросил Иона.

Федор Никитич молчал.

– Желаю жития постнического, святый отче! – ответил за него пристав Роман Дуров.

– Воистину добро дело и блаженно избра, но аще совершиши е, добрая убо дела трудом снискаются и болезнию исправляются. Волею ли своего разума приходиши Господеви?

– Ей, честный отче! – отвечал пристав.

– Еда от некия обеты или нужды?

– Ни, честный отче! – опять прозвучал голос Дурова.

– Отрицаеши ли мира и яже в мире по заповеди Господни? Имаши ли пребывати в монастыре и пощении даже до последнего своего издыхания?

– Ей Богу поспешествующу, честный отче! – сказал Дуров.

– Имаши ли хранитися в девстве и целомудрии и благоговении? Сохраниши ли послушание ко игумену и ко всей яже о Христе братии? Имаши ли терпети всяку скорбь и тесноту иноческого жития царства ради небесного?