Так и осталось неизвестным, успел ли артиллерист Леонов пострелять. Скорее всего, нет. Сам он, по крайней мере, никогда об этом не говорил. Он вообще Гражданскую войну вспоминать не любил.

Политотделу было приказано «приложить весь максимум энергии в политработе в частях, обращая главное внимание на политическую подготовку красноармейского состава», а также «…обратить внимание на снабжение частей литературой и газетами».

В те дни познакомился Леонов с легендарной революционеркой, начальницей политотдела дивизии Александрой Янышевой, членом партии с 1910 года, подругой Коллонтай и Дыбенко, женой генерала Янышева, создавшего эту дивизию; с Александрой писатель еще увидится спустя полвека.

Эта безупречного мужества и, кстати, красивая женщина, водившая красноармейцев в атаку, запомнила Лёну таким: «Тоненький, стройный, толковый и расторопный, но очень скромный паренек Леонов всем нам в политотделе пришелся по душе. Быстрый и неутомимый, он всюду успевал».

В первую очередь Леонов успевал на позиции. Поначалу и политотдел, и редакция газеты размещались при административном штабе. Но потом был создан специальный полевой политотдел, чтоб его работники были ближе к народу. Там, среди красноармейцев, Леонов и очутился.

В начале сентября Инзенская дивизия заняла позицию на первой укрепленной линии Каховского плацдарма, по обе стороны большой дороги Каховка-Перекоп. Вскоре позиции были атакованы и смяты танковым ударом белых – в те времена бронированных уродцев красноармейцы называли «таньки»: «Таньки, таньки идут!»

В том же сентябре Москва снова озаботилась тем, как быть с Махно. Правитель Юга России и Главнокомандующий Русской армией Врангель еще был в силе, а уничтожить воинство Нестора Ивановича не получалось никак, и Ленин предложил пойти с ним на переговоры; так и сделали. 2 октября был заключен договор, согласно которому Повстанческая армия вошла в состав РККА в качестве самостоятельного «партизанского» соединения с подчинением высшему командованию Красной армии.

В определенный момент, вспоминал Леонов, в одной комнате делали газету «На боевом посту», а в соседнем помещении верстали свое издание махновские пропагандисты. Они, естественно, были знакомы, общались. Но Леонов об этом впоследствии никогда подробно не распространялся.

Зато предводитель повстанцев-«барсуков» – Миша Жибанда в романе «Барсуки» унаследовал некоторые черты Махно. Вспомним хотя бы парафраз знаменитых махновских чудачеств – в том эпизоде, когда бандит Жибанда появляется у дома, где идет совещание исполкома, и, подойдя к раскрытому окошку, просит уполномоченного Половинкина дать прикурить:

«– Всё заседаете? – сочувственно усмехнулся он. – Ну, заседайте! – Потом свистнул, лихо козырнул, и сразу его не стало.

Половинкин собрался было продолжить свои рассуждения о необходимости обыска, но поперхнулся словом, пугаясь оцепенелого вида остальных; Чмелёв переглядывался с Лызловым, Муруков никак не мог вытащить ручку из чернильного пузырька, точно держал ее пузырек зубами. Прочие имели вид такой, словно собирались вспорхнуть и улететь».

Махно был фигурантом нескольких историй подобного толка, и еще больше легенд вилось вкруг его имени, о чем Леонов, еще в бытность красноармейцем, был наслышан.

Надо сказать, что и Жибанда в свое время воевал за красных и первую пулю свою получил от колчаковцев.

Осталось лишь добавить, что отрицательным героем леоновского Жибанду назвать крайне сложно.

Красноармейскую газету до Леонова редактировал некто Вл. Ципоркис, но молодой и хваткий Лёня глянулся начальству куда больше, и вскоре его назначили редактором. Согласно документам, это случилось 5 октября 1920 года, когда наступление белогвардейцев выбило красных с их позиций; по версии самого Леонова (скорее всего ошибочной), чуть позже, накануне легендарного штурма Перекопа.