6. Глава 6

Бэй

Я, пусть и невольно, но стал тем самым «казусом белли», поводом для начала войны. Долго ж они пытались выудить из меня хоть слово признания вины моего народа в убийствах, омрачивших кровью сытные выпасы для скота. Маги трудились особо, но ни слова им у меня выведать не удалось, решили, что на мне стоит сеть особых заклятий, мешающих говорить правду. Проще поверить в то, что я не могу или не хочу ничего сказать из того, что им нужно услышать, чем в то, что такой правды, какую они бы хотели услышать, просто не существует в природе. Дважды меня якобы хотели повесить, в надежде, что хоть перед смертью, но я скажу правду.

От удушения горло до сих пор сильно саднит изнутри. Жарко, пить хочется невыносимо. Воду приносит, если приносит, только мой несостоявшийся осведомитель. Жаль, что он тогда меня не убил, это был бы щедрый подарок. Казалось бы, за жизнь цепляться больше не стоит, она только причиняет мне новые и новые муки, а уйти безвозвратно за грань просто так, не выполнив великой возложенной на меня миссии, я не хочу.

Властелин обязан узнать, что крестьян убивает кто-то другой, не люди Эмира. Иначе новых смертей будет не избежать. Впрочем, война уже дышит обеим нашим странам в лицо. Если бы люди умели не только говорить между собой, но и понимать друг друга. Говорить может даже малый ребенок, а вот понять, осознать, поверить в то, что тебе сообщит столь похожий на тебя человек, брат твой по крови, выходец с другой стороны высоких холмов, никто не может. Сколько раз за эти часы я говорил своим палачам об угрозе, сколько раз просил обо всем рассказать Эмиру... Глухи люди и слепы. Не хотят видеть правду, если ее привел за руку чужой человек, и она выглядит совсем не так, как ты представлял. Страшно лежать на земле позади чужого мне войска в час, когда оно собирается на войну против моей родины. Страшно, когда ты ничего не можешь сделать. И причиной этой войне, последней крупинкой песка в часах, отсчитывающих время до начала кровавой бойни, стало мое пленение. И даже молчание, мое сопротивление желанию людей эмира переодеть угодную им ложь в строгое платье правды, ничто не сможет остановить грядущей войны.

Человек в балахоне, скрывающий лицо, возник, будто бы из ниоткуда и задал всего один абсурдный вопрос: "Хочу ли я жить?" Хочу, но только, что это теперь изменит? Своим появлением здесь, вместо того, чтобы спасти наших крестьян, я вверг свою родину в бездну кровопролития, остановить которое я сам не в силах. Быть может, мое согласие послужит лишь толчком к новым мучениям моего тела и духа? Они надеются, что цепляясь за жизнь, я все-таки сознаюсь, что горе в семьи их пастухов принесли наши люди? А с другой стороны, был ли он, тот мужчина, вообще? Может, это всего лишь видение, возникшее в угасающем сознании?

Ко мне торопится бегом кто-то из магов. Воин, еще недавно пинавший меня сапогом, спешит усадить, обнимая, как добрая мамка, за плечи. Бред. Всего-навсего бред. Слишком яркое солнце, слишком много хрустящей на зубах пыли и слишком мало воды. В такт моим мыслям к губам поднесли полный стакан холодной воды. Горьковатая, чуть соленая, она течет в рот, льется на грудь. Никто этого будто не замечает, хотя вода сейчас здесь студеная, почти ледяная, чистая - это же настоящая роскошь. Кто только мог привезти такую в это пыльное пекло? И для кого?

Руки врагов стаскивают с меня сапоги, спешат разрезать лохмотья еще так недавно удобной одежды. Я прикрыл глаза, не хочу видеть творимый моим подсознанием бред. Кто-то будто бы промывает свежие раны. Бред, полный горячечный бред. Хотя, для лихорадки еще вроде бы рано, не так давно я попал в их цепкие руки, чтоб пошло воспаление. Значит, злую шутку со мной играет жаркое южное солнце этой стороны гор. Ненадолго, но мне удалось провалиться в негу небытия, за грань подсознания.