А фарфор-то оказался хрупким, впрочем, и ситец не был счастливым. И все даты, начиная с десятого дня после свадьбы.

Приехал. Навеселе и счастливый. Конечно, с подарком: большая коробка шоколадных конфет. Горький шоколад. Цветы? Ночью же прилетел. Закрыто.

Шоколад отдала детям. Они: «Мама, сначала ты». Беру шоколадную башенку с орехом наверху. Меня начинает мутить. Дети смотрят. Откусываю. И, не пугая их, спокойно ухожу. Во рту у меня змеиное жало, которое обожгло, обескровило. Выбрасываю этот кусок змеиной плоти, вызывающий тошноту.

С тех пор шоколад исчез из короткого списка моих пристрастий.

В мои воспоминания ворвались слова, словно песня: «Птица страдала в клетке, а дверца-то была открыта». Да, конечно, лети! А птенцы?

Моя Катя проснулась. Я принесла пледы. Становилось прохладно. Очищающая горная свежесть звенела под музыку июньской ночи.

Мы говорим о музыке, звездах, стихах. С Катей можно беседовать обо всем – я каждый раз поражаюсь ее познаниям. Она понимает меня с полуслова. И без слов.

Иногда человек всю жизнь проживет и не узнает, что есть такие люди, как моя Катя. В суете обыденной приземленности не с теми делим кров, не о том говорим, не тем воздухом дышим. Но есть личности, отличные от всех. И не подозреваешь об этом, пока не встретишь их. И, ошеломленный, замираешь в восторге.

Мы говорим о счастье, о его воздушности и невесомости. Бывают у каждого человека такие минуты, может быть, неприметные для других, казалось бы, ничего не значащие, которые согревают в минуты отчаяния, держат в этой жизни, спасают от полнейшего разочарования, страха старости, болезни, смерти… Они несут свет, который существовал давно, но, как от потухшей звезды, пришел только сейчас, чтобы помочь, согреть.

Мы сошлись с Катей на том, что даже полное счастье оставляет привкус горечи, как темный шоколад. Дает наслаждение вкусом, но и горчинку. Человеку, видимо, необходимо счастье с этим привкусом. Зачем? Непонятно.

Неожиданно вернулись строки Петрарки:

Я шаг шагну – и оглянусь назад.

И ветерок из милого предела

Напутственный ловлю…

– Катя, а давай выпьем горячего шоколада?

Катя удивленно смотрит, улыбается:

– Ну наконец-то, надо же с чего-нибудь начинать…

Ветер ли старое имя развеял?

Нет мне дороги в мой брошенный край…

Рабиндранат Тагор

Сколько лет я не доставала эту фотографию, спрятанную в старом дневнике? От кого прятала? От себя. От своих воспоминаний. И вот сегодня листаю страницы, и фото опускается мне в руки, плывет в невесомости из прошлого.

В тот день ты сказал:

– Давайте сфотографируемся.

Все поддержали тебя. Шумно, со смехом и шутками начали устраиваться: кто на диване, кто в кресле, кто на полу. Артисты нашего молодежного театра пришли проститься со мной, отправляющейся в другую страну. Потом ты попросил кого-то:

– Снимите нас с Верой.

И предложил мне сесть на стул, а сам стал позади.

– Как на фотографиях прошлого века, – заметил ты.

Плетеная спинка стула разделяет нас, но не мешает чувствовать тебя, ощущать каждый миллиметр твоей подрагивающей руки на моем плече. Слышу громкое биение твоего сердца и частое – моего. И вдруг пониманию, что они звучат в одном ритме.

Нам нельзя смотреть друг другу в глаза: короткий взгляд призывней тысячи слов, сродни долгому объятию. Поэтому ты стоишь позади меня.

Нам нельзя приближаться друг к другу: начинает сверкать тот огонь, что может заворожить ярким пламенем или сжечь дотла. Поэтому держим дистанцию.

Мы замерли перед вспышкой. Но невесомые желания – твое и мое – метались, не касаясь друг друга, окутывая прозрачным покровом, пряча наше волнение. Стоит им соединиться, и они обретут силу, перед которой сложно устоять. Тогда я коснусь твоей щеки и… Но я не могу себе этого позволить.