На фоне пар, разыгрывающих нешуточный житейский шахматный гамбит с непредсказуемым финалом, выделялась девушка, сидевшая за столиком одна. Пару ей составляла книга. Светлые вьющиеся волосы, обрамлявшие приятное лицо, задумчивый взгляд серо-голубых глаз, который на мгновенье она бросила на вошедшего Ободзинского, чем-то необъяснимо привлекли его внимание. Нельзя было назвать её сногсшибательной красавицей, но какая-то особая аура окружала её столик, на котором были только книга, допитый капучино и невидимый экран, отделявший её от всех остальных. Интересно…

– Давайте попробую отгадать автора? Маринина? Нет, Дарья Донцова! – интересно, как у виски получается стирать любые социальные дистанции, делая людей ближе и душевнее?

Девушка подняла чуть удивлённый взгляд на него, секунду помедлила и с полуулыбкой ответила:

– Нет. Платонов. «Котлован».

Он почувствовал, как его крутой, чуть снисходительно-ковбойский прикид жалко стекает на пол, как тушь под проливным дождём. Чисто проведённый невзрачным новичком бросок, и самоуверенный разрядник оказывается на лопатках.

– А что так бывает, что девушки читают Платонова? – смущённо пробормотал он.

– Бывает, – ответила она и невозмутимо продолжила чтение.

Второй раз за вечер он почувствовал болезненный укол по самолюбию. Второй раз за вечер он почувствовал, что кто-то сильнее, прозорливее, интеллектуальней. Платонова он читал на втором курсе Горного университета в Питере, но так не дочитал и до половины. Плотный график учёбы и подработка в пиццерии после занятий съедали всё условно свободное время. Возвращаясь на метро в общагу, он больше читал лекции по гидродинамике и петрофизике, чем художественную литературу. Так Ободзинский себе объяснял, но на самом деле он знал, что не дочитал, потому что Платонова не так просто читать, да и не относился этот автор к категории модных у них в универе. Разве «совок» может блистать интеллектом? Горячие девяностые лишь подтвердили обратную взаимосвязь между уровнем интеллекта и успешностью в жизни. А успешным очень хотелось стать, чтобы выбраться из грязи и нищеты, в которой пребывали тогда девяносто девять процентов населения России.

– А я его так и не дочитал, – вдруг совсем просто и неожиданно для себя сказал он.

Она подняла на него глаза:

– Отчего же? Не пошёл?

– Да, – выдохнул Ободзинский. И вдруг стало так легко и просто на душе, – слишком много умственных усилий потребовал. Наверное, я к этому был не готов.

– Да, – она улыбнулась как-то по-домашнему и доверительно, – мне тоже нелегко его читать. Некоторые куски приходиться перечитывать.

И чуть вздохнула полуулыбкой – одними уголками губ.

С Леной они просидели до закрытия «Манкис». Говорили о современной российской литературе, немного о западной прозе, о жизни на Западе, об их менталитете, о наших ценностях, об отношениях.

Шутили о перипетиях пандемийной офисно-домашней работы, когда все с удивлением обнаружили на удалёнке, что, хотя ты встаёшь на час позже, в реальности работаешь на три часа больше: работа начинается с подъёма, когда ты с заспанными глазами в домашних шортах с голым пузом \ в лёгком халатике без макияжа (нужное подчеркнуть) втыкаешься взглядом в компьютер. Продолжается в обед, когда ноут торжественно возглавляет процессию на кухню. И заканчивается, когда ты с очумелым взглядом драфтишь в десять вечера документы, которые, конечно же, нужно сделать завтра к утру.

Конечно же, в одиннадцатом часу вечера ты в невменяемом виде забрасываешь внутрь себя, как гранаты во вражескую траншею: холодный стейк, оставшийся с обеда, остатки вчерашнего салата, бутерброд с сыром и варёной колбасой, выживший в завтрак, и окропляешь это всё взрослым бокалом рислинга до краёв. Естественно, после этого всю ночь тебя в постели ждут «немцы, танки, наступление» и цитируемый бойцам в атаке текст коммерческих условий от контрагента, который ты вычищал вечером накануне.