И побежала переодеваться и умываться, нельзя же к гостю выходить в таком взъерошенном виде. Так что только входя в гостиную и начала соображать, что никакого гимназиста я не жду, что старых знакомств среди учащихся гимназий у меня не было, а новых завести я еще не успела.

Гимназист оказался не гимназистом, а реалистом[28], что, впрочем, особой роли не играло. Выглядел он лет на двенадцать, но мне показалось, что ему тринадцать, а то и четырнадцать. Был он невысок ростом, коротко, под ежик, стрижен, облачен, как и положено, в черную гимнастерку с серебряными пуговицами и опоясан кожаным кушаком с буковками «2 М. Р. У.» на бляхе. На левой скуле была заметна незажившая ссадина.

Завидев меня, мальчишка встал, вежливо поклонился и сказал без тени смущения:

– Вы, стало быть, будете Дарья Владимировна Бестужева? Так у меня к вам записка и на словах велено передать.

И вручил мне записку, сложенный надвое лист, на котором сверху было написано «Ее светлости, графине Бестужевой Д. В.» и наш адрес.

– Действительно мне, – чуть удивилась я и, развернув листок, принялась читать:

«Даша! Не удивляйтесь адресу и тому, как я вас поименовал, это я специально этак официально, чтобы Степан понял, с кем имеет дело, и вел себя соответственно, а то с него станется… Впрочем, вы сами поймете о нем все, что нужно, если сочтете нелишним побеседовать. А я вам пишу накоротке, так как уже собрался идти в тюрьму. То есть в полицию для начала, в тюрьму уж пусть они меня сами везут.

Михаил Пушкин.

P. S. Совершенно растерян и не написал главного. Вы спрашивали, есть ли у меня кто, к кому возможно за помощью обратиться и не нарваться на отказ. Так вот податель этого письма и есть таковой человек. Вы с ним побеседуйте и тогда уж решайте – выжил я из ума, доверяясь мальчишке, или от него может толк быть.

Михаил.

P. P. S. Осип Иванович Широков, о котором я вам говорил, согласился стать моим защитником. Ваше предложение самим явиться в полицию и потребовать предъявления обвинения он тоже одобрил. Вот мы с ним и отправляемся.

Михаил».

Дочитав послание стоя, я наконец присела на край дивана и пригласила сесть Степана.

– Ну-с, давайте знакомиться ближе, уважаемый Степан, – предложила я. – Кто я, вам известно. А вот про вас я мало что знаю.

– Так вы ничего кроме имени и не знаете, – хмыкнул Степан.

– Вы так уверены? А может, в записке что про вас написано.

– Не написано. Я не читал, но знаю, что не написано. Мне Михаил Юрьевич, как ее вручал, сказал, что ничего про меня написать не успел, что я сам должен решить, помогать вам в сыске или нет, а уж решив это, рассказывать что о себе или просто распрощаться. Так что ничего вы обо мне не знаете.

– Ох как вы, Степан, упрямы! Кстати, вот про ваше упрямство я уже знаю.

– Ну, так это из моих слов понятно стало, а до них так ничего не знали.

– Да? А я между тем кое-что знала. Не желаете подумать сами, что именно?

Степан очень удивился, но спорить не стал, а задумался.

– То, что я в реальном учусь, по форме и по пряжке на ремне видно, – слегка недоуменно сказал он, как бы удивляясь, что сразу такого простого не понял.

– А что еще из вашей формы видно?

Реалист стал свою привычнейшую форму осматривать так, словно не ждал ее на себе увидеть.

– Вы других своих одноклассников припомните и сравните, – подсказала я.

– А! Ну да! У нас есть такие, на кого форма перешита со старших. И сукно, помнится, маменька говорила, как шили, недешевое. Стало быть, я не из бедной семьи. У-у-у! На бляхе же написано, из какого я училища! Оно же не каждому по карману.