– Ставь «Гурк», – сказал наконец храбрейший, указав на толстого солдата.

– Ставлю? – спросил бакалейщик, проворно крутнувшись к Гурку.

После недолгих улещиваний они добились его согласия. Управясь с пропуском Круга, бакалейщик сам повернулся кругом. Чехарда, или адмирал в треуголке, утверждающий телескоп на плече молодого матроса (мотается седой горизонт, белая чайка лежит в вираже, земли, однако, не видно).

– Надеюсь, – сказал Круг, – я справлюсь с этим не хуже, чем если бы был в очках.

Пунктирная линия тут не годится. Перо у вас жесткое. Спина у вас мягкая. Огурка. Промокните каленым железом.

Оба документа пошли по кругу и встретили робкое одобрение.

Круг с бакалейщиком шли через мост; по крайности, Круг шел: его маленький спутник выплескивал исступленную радость, бегая вокруг Круга, он бежал, расширяя круги и подражая паровозу: чуф-чуф, локти у ребер, ноги, присогнутые в коленях, движутся чуть не вместе, стаккатным поскоком. Пародия на ребенка – на моего ребенка.

– Stoy, chort [стой, чтоб тебя]! – крикнул Круг, впервые за эту ночь своим настоящим голосом.

Бакалейщик завершил круговращение спиралью, вернувшей его в орбиту Круга, тут он примерился к шагам последнего и пошел, оживленно болтая, рядом.

– Должен извиниться, – говорил он, – за мое поведение. Но я уверен, что вы ощущаете то же, что я. Это было серьезное испытание. Я думал, они вообще меня не отпустят, – а все эти намеки на удушение с потоплением были отчасти бестактны. Хорошие ребята, это я признаю, золотые сердца, но некультурные – в сущности-то, единственный их недостаток. Во всем остальном, вот тут я с вами согласен, они грандиозны. Пока я стоял…

Это четвертый фонарный столб, десятая часть моста. Как мало горит фонарей.

– …У моего брата, он в общем-то глух как пень, бакалея на улице Теодо… пардон, Эмральда. Собственно, мы партнеры, но у меня, знаете, свое небольшое дельце, так я все больше отсутствую. При нынешних обстоятельствах он нуждается в помощи – мы все в ней нуждаемся. Вы, может быть, подумали…

Фонарь номер десять.

– …но я так считаю. Конечно, наш Правитель – великий человек, гений, такой нарождается раз в сто лет. Вот именно такого начальника всегда и желали люди вроде нас с вами. Но он ожесточен. Он ожесточен, потому что последние десять лет наше так называемое либеральное правительство травило его, терзало, бросало в тюрьму за каждое слово. Я всегда буду помнить – и внукам передам, – что он сказал в тот раз, когда его арестовали на митинге в Годеоне: «Я, говорит, рожден для руководства, как птица для полета». Я так считаю, – это величайшая мысль, когда-либо выраженная человеческим языком, и самая что ни на есть поэтичная. Вот назовите мне писателя, который сказал хоть что-то похожее? Я даже дальше пойду и скажу…

Номер пятнадцать. Или шестнадцать?

– …а если взглянуть с другой стороны. Мы люди тихие, мы хотим жить тихо, мы хотим, чтобы дела у нас шли гладко. Мы хотим тихих радостей жизни. Ну, например, все знают, что лучшее время дня – это когда придешь после работы домой, расстегнешь жилетку, включишь какую-нибудь легкую музыку и сядешь в любимое кресло, чтобы порадоваться шуткам в вечерней газете или побеседовать с женушкой насчет соседей. Вот что мы понимаем под настоящей культурой, под человеческой цивилизацией, под всем, за что было пролито столько чернил и крови в Древнем Риме или там в Египте. А в наши дни только и слышишь олухов, которые твердят, что для таких, как мы с вами, подобная жизнь кончилась. Не верьте им – ничего не кончилась. Да она не только не кончилась…