Сзади удящих стояла глазеющая публика. Остановились посмотреть на рыбную ловлю и супруги, сопутствуемые доктором.

Рыба ловилась плохо, как и всегда у удильщиков, сидящих в компании. Попадалась по большей части мелкая, серебрящаяся макрель и изредка та крупноголовая, тоже чешуйчатая рыба, которую французы называют «волком» (loup). Удильщики тотчас же отцепляли рыбу от крючков и бросали ее каждый в свою корзинку. Наибольшая удача была для баска в широкополой шляпе и с давно не бритой бородой, которая засела густой щетиной на его щеках и подбородке. На баска взирали все с завистью. Но вот пришел католический священник в черном подряснике и круглой шляпе. Он был с удочками, корзинкой с крышкой и жестянкой с наживками. Баск и сидевший с ним рядом мальчик в шляпе с надорванными в нескольких местах полями тотчас же раздвинулись и дали священнику место. Тот сел на мол, свесив к воде длинные ноги, обутые в башмаки с серебряными пряжками, и только что закинул улочку, как тотчас же вытащил довольно крупную рыбу.

– Тьфу ты пропасть! Попам везде счастье! – воскликнул по-русски бородач в серой паре, плевавший на крючок. – Только пришел, как уж и с рыбой.

Священник торжествующе спрятал рыбу в корзинку и только что закинул свою удочку еще раз, как у него снова клюнуло.

– Опять? Ну, поповское счастье! – продолжал по-русски бородач в серой паре.

Супруги переглянулись друг с другом, и Николай Иванович шепнул:

– Земляк-то наш как сердится!

Священник медленно вытягивал из воды лесу.

На этот раз показалась не рыба, а какой-то темно-бурый комок, с первого раза казавшийся похожим на гигантскую жужелицу, как бы обмотанную потемневшими водорослями. Эти водоросли шевелились, вытягивались и извивались. Удившие и смотревшая публика захохотали.

– Что это такое? – спросил доктора Николай Иванович.

– Каракатица. Здесь их много.

Глафира Семеновна, заметив извивающиеся, выходящие из головы каракатицы щупальца, пронзительно воскликнула: «Ах, змеи!» – отскочила от удящих и опрометью бросилась бежать по набережной. Супруг и доктор Потрашов побежали за ней.

– Что с вами? Что с вами? – кричал ей доктор.

– Она змей видеть не может. С ней делаются даже какие-то конвульсивные содрогания, – отвечал супруг.

– Да это вовсе не змеи, это каракатица, чернильная рыба.

– Она даже угрей и налимов боится.

Николай Иванович и доктор подбежали к Глафире Семеновне. Она уже сидела на скамейке и, слезливо моргая, смотрела в морскую даль.

– Чего вы испугались? Это вовсе не змеи. Это каракатица, самое невинное животное, – проговорил доктор, садясь с ней рядом.

– Но ведь я видела, как что-то извивалось… Фи!

– Ноги каракатицы или, лучше сказать, щупальца. Вот они и извивались. Это животное головоногое, как его называют, – рассказывал доктор. – Самое безобидное животное, никогда ни на кого не нападающее, кроме мелкой рыбешки, ракушек и креветок. Вот какому-нибудь зубастому морскому хищнику каракатица неприятна. Спасаясь от него, она тотчас выпустит из себя вонючую, черную, как чернила, жидкость, и хищник, ошеломленный вонью и темнотой воды, останавливает свое преследование, а каракатица в это время спасается. От способности испускать из себя черную жидкость ее иные и зовут чернильной рыбой.

Доктор Потрашов приготовился прочесть целую лекцию о каракатице, но Николай Иванович его перебил:

– Вот и отлично. Теперь по крайности будем знать, какая такая эта самая каракатица. А то у нас каракатица вроде ругательного слова. Сам говоришь иногда про кого-нибудь: «Ах ты, каракатица!» А что такое каракатица, до сих пор не знал.