– А! За икры вы сами стоите. Но разве этого мало? – вскрикивал бородач в испанской фуражке. – Наконец, лицо, шея…

– По-моему, уж губернаторша-то куда статнее, нужды нет, что она некрасива лицом.

Глафира Семеновна слушала и удивлялась.

– Что они говорят! Боже мой, что они говорят! – прошептала Глафира Семеновна, обратясь к мужу и доктору, и покрутила головой. – Разбирать по частям женщину, как лошадь!

– Здесь это обычное явление… – тихо отвечал ей доктор. – Сюда за этим приезжают. Здесь все так.

А сзади Глафиры Семеновны уже слышалось:

– Во-первых, у этой гречанки гусиная шея, во-вторых, у ней лошадиное лицо. Да я не понимаю, кто это и выдумал, что гречанки могут быть статны. Вот итальянки – те наоборот.

– Нет, я, кажется, ни за что не решусь здесь купаться, – проговорила Глафира Семеновна. – Уж одно, что нужно пройти мимо тысячи глаз… Мимо сотни биноклей…

– Совсем как сквозь строй… – поддакнул Николай Иванович.

– А все эти пересуды!.. У кого гусиная шея, у кого бычьи ноги.

– Мода, что вы поделаете! – сказал доктор. – Но ведь здесь есть места, где вы можете купаться так, что на вас никто и не взглянет. Около Port des Peclieurs, например. Там можно купаться даже без беньеров, потому что там бухточка, и даже без прибоя волн. Плавать даже можно, тогда как здесь ведь никакой пловец не проплывет. Но там, в этой спокойной бухточке, почти никто не купается.

– Сраму хотят, – закончил Николай Иванович.

– Именно сраму… Ведь это ужас что такое! – прибавила Глафира Семеновна.

Купальщицы начали выскакивать из кабин все чаще и чаще. Беньеры были все разобраны. Свободным стоял только один беньер – коренастый старичок с седой бородой клином. Глафира Семеновна тотчас же это заметила и сказала:

– Смотрите, старичка-то беньера никто не берет. Молодые беньеры разобраны, а этот без дела.

– Никто, никто. Он совсем без дамской практики. Вот разве детей приведут купать, так его возьмут, – отвечал доктор. – Помилуйте, зачем старика брать, если есть статные молодые красавцы! Здесь поклонение пластике.

А купальщицы все прибывали и прибывали. Некоторые выскакивали из кабин на пляж, как кафешантанные певицы на сцену к рампе, припрыгивали и бежали навстречу волнам.

Степенно шли бородатые и усатые мужчины к воде. Эти были, по большей части, без плащей и все без головных уборов и без купальной обуви. Некоторые докуривали на ходу окурки папирос и сигар. Они шли туда же, где купались и женщины, по дороге останавливались, давали дорогу вышедшим уже из воды женщинам, направлявшимся в кабины одеваться. На мужчин публика как-то мало обращала внимания. Об них совсем и не разговаривали, хотя кое-кто из сидевших на галерее лам и направлял на них бинокли. Впрочем, когда показался один красивый прихрамывающий усач в черном фланелевом купальном костюме, одна дама, влево от Глафиры Семеновны, сказала своей собеседнице по-французски:

– Это испанский капитан. Он недавно дрался на дуэли из-за какой-то наездницы, был ранен и вот теперь хромает. Смотрите, какой красавец!

Слышал или не слышал испанский капитан эти слова, но остановился и сейчас же начал позировать и крутил свой черный ус.

Вышла из воды какая-то черноглазая купальщица с красивыми глазами и распущенной черной косой. Она переходила набережную и направлялась в кабины одеваться, ловко и кокетливо отбрасывая рукой назад пряди своих волос. Двое мужчин, очевидно ожидавшие ее выхода из воды, посторонились и зааплодировали ей. Она поклонилась, весело улыбаясь, и побежала одеваться.

– Да это купание совсем что-то вроде сцены, вроде представления! Здесь даже и аплодируют купальщицам, как актрисам! – воскликнула Глафира Семеновна.