– Эдакий знаменитый винный город…

– Брось, тебе говорят, иначе я погашу свечи и лягу спать.

– Хорошо, я замолчу. Но я удивляюсь твоей нелюбознательности. Женщина ты просвещенная, объездила всю Европу, а тут в Коньяке, который лежал нам по пути, имели мы возможность испробовать у самого источника…

Глафира Семеновна задула одну из свечей.

– Не замолчишь, так я и вторую загашу, – сказала она.

– Какая настойчивость! Какая нетерпеливость! – пожал плечами муж и зажег погашенную свечку.

– Надоел… Понимаешь ты, надоел! Все одно и то же, все одно и то же… Коньяк, Коньяк…

– А ты хочешь, чтобы я говорил только об одних твоих шляпках, купленных тобой в Париже?..

– Как это глупо!

Глафира Семеновна, кушавшая в это время грушу, рассердилась, оставила грушу недоеденною и начала ложиться спать.

Николай Иванович умолк. Он поел, зевал и стал тоже приготовляться ко сну, снимая с себя пиджак и жилет.

На дворе по-прежнему ревела буря, ветер завывал в каменной трубе, а дождь так и хлестал в окна, заставляя вздрагивать деревянные ставни, которыми они были прикрыты.

– Погода-то петербургская, нужды нет, что мы в Биаррице, на юге Франции, – сказал он.

– Не забудь запереть дверь на ключ, да убери свой бумажник и паспорт под подушку, – командовала ему супруга.

– Ну вот… Ведь мы в гостинице. Неужели уж в гостинице-то?.. – проговорил супруг.

– А кто ее знает, какая это гостиница! Приехали ночью, не видали ни людей, ни обстановки. Да наконец, давеча сам же ты говорил, что, может быть, эта гостиница находится где-нибудь на окраине города, в захолустье. Сундук давеча внес к нам в комнату совсем подозрительный человек, черный как жук и смотрит исподлобья.

– Хорошо. Вот этого совета послушаюсь.

Николай Иванович положил под подушку часы, бумажник и стал влезать на французскую высокую кровать, поставив около себя, на ночном столике, зажженную свечку.

В трубе опять завыло от нового порыва ветра.

– Холодновато, холодновато здесь на юге, – пробормотал он, укрываясь по французскому обычаю периной. – Как мы завтра в море-то купаться полезем? Поди, и вода-то теперь от такого ветра холодная, такая же, как у нас в Петербурге.

– Ну вот… Ведь здесь купаются в костюмах, а костюмы эти шерстяные. В костюмах не будет так уж очень холодно. Все-таки в одежде, – отвечала Глафира Семеновна.

Через пять минут супруги спали.

Ночью утихла буря, перестал дождь, и наутро, когда Николай Иванович проснулся, он увидел, что в окна их комнаты светит яркое южное солнце. Он проснулся первый и принялся будить жену. Глафира Семеновна проснулась, потянулась на постели и сказал:

– Всю ночь снились испанские разбойники. В чулках, в башмаках, в куртках, расшитых золотом и с ножами в руках. Все будто бы нападали на нас. А мы в лесу и едем в карете. Но я почему-то не пугалась. Да и не страшные они были, а даже очень красивые. Нападают будто на нас и трубят в рога.

– Это ветер всю ночь завывал, а тебе приснилось, что в рога трубят, – заметил Николай Иванович.

– А один будто бы с головой, повязанной красным платком… Точь-в-точь как мы видели в опере… А один из них ворвался в карету, схватил меня на руки и понес будто бы в лес.

Николай Иванович покрутил головой.

– И всегда тебе мужчины снятся, которые тебя на руках таскают, – проговорил он. – Но я молчу. А приснись мне испанки, так ты бы уж сейчас набросилась на меня от ревности, хотя бы я ни одной из них на руках и не таскал, – Полно врать-то! Когда же это я за сон?.. На дворе, кажется, хорошая погода? – спросила она.

– Прелестная. Солнце светит вовсю…