Нет-нет, Мерлин ни о чем другом и не мечтал, кроме как завоевывать свое место в этом мире на пару с Оливией. У них когда-нибудь будет собственный голубой коттедж в пригороде, лишь чуть-чуть пониже классом, чем белые оштукатуренные коттеджи под зелеными крышами. В траве у домика будут разбросаны ржавые лопаты, там будет стоять старая скамейка и старая покосившаяся плетеная детская коляска. А всю эту траву, и коляску, и сам домик, и весь его мир будут обнимать руки Оливии, чуть располневшие руки «неооливийского» периода, который наступит, когда при ходьбе ее щеки начнут чуть подрагивать от чересчур усердного массажа лица. Послышался ее голос, совсем рядом:

– Я знаю, что ты собирался сказать об этом вчера, Мерлин. Я видела…

Она видела. Ох – ему стало вдруг интересно, многое ли она была способна заметить? Заметила ли она, что девушка, вошедшая в компании троих мужчин и севшая за соседний столик, была… Каролиной? Да – заметила ли она? Заметила ли она, что у мужчин был с собой ликер – гораздо более сильное средство, чем красные чернила Пульпата, пусть даже и разбавленные в пропорции один к трем?

Мерлин, затаив дыхание, смотрел во все глаза, едва слыша сквозь внезапно окутавшую его стену эфира негромкий успокаивающий монолог Оливии, которая, подобно пчеле, старалась поглотить всю сладость этого незабываемого момента. Мерлин слушал звон кусочков льда и веселый смех, которым четверка отозвалась на какую-то шутку – и смех Каролины, который он так хорошо помнил, взволновал его, заставил его воспарить и приказал его сердцу приземлиться за ее столиком, чему оно послушно и подчинилось. Он мог отлично ее рассмотреть, и ему показалось, что за последние полтора года она слегка изменилась. Возможно, причиной тому был падавший свет – или все же ее щеки слегка впали, а взгляд был уже не так свеж, как раньше, а слегка водянистый? Но рыжие волосы все так же отсвечивали темным золотом; губы все так же взывали о поцелуе, так же, как и профиль, который иногда возникал прямо перед его глазами, когда он смотрел на ряды книг в сумерках магазина, не освещаемого более лампой в малиновом абажуре.

И она пила! Тройной румянец на ее щеках был порожден молодостью, вином и косметикой – это он мог сказать совершенно точно. Она старалась рассмешить молодого человека, сидевшего слева от нее, и дородного мужчину, сидевшего справа, и даже пожилого господина напротив – последний время от время издавал резкие сконфуженные смешки старшего поколения. Мерлин расслышал слова песни, которую она с перерывами напевала:

Дородный мужчина наполнил ее стакан прохладной амброзией. Официант, совершив несколько кругов вокруг стола и бросив множество растерянных взглядов на Каролину, развлекавшуюся бессмысленым допросом, касающимся сочности того или иного блюда, наконец, смог получить некое подобие заказа и поторопился удалиться.

Оливия разговаривала с Мерлином.

– Так когда? – спросила она, и в ее голосе послышалось легкое разочарование. До него наконец дошло, что он только что ответил «нет» на какой-то вопрос.

– Ну… со временем…

– Тебе что – все равно?

Патетическая резкость вопроса заставила его перевести взгляд на нее.

– Как можно скорее, дорогая, – ответил он неожиданно нежно. – Через два месяца – в июне.

– Так скоро? – От радостного волнения у нее схватило дыхание.

– Ну да. Думаю, нам подойдет июнь. Зачем ждать?

Оливия начала притворяться, что два месяца для нее – слишком короткий срок, она не успеет как следует приготовиться. Какой невоспитанный мальчишка! Не слишком ли ты торопишься, а? Ну что ж, она докажет, что никогда не стоит торопиться, если дело касается ее. Все произошло так неожиданно, что она даже засомневалась, стоит ли ей вообще выходить за него замуж.