– Уберите одеяло, – приказала Альфия.

Нинель, следовавшая за ней по пятам, с готовностью его свернула.

– Ну-ка, Полежаева, давай-ка вместе с матрасом ложись на кровать. Хохлакова, помоги ей!

Ольга с готовностью вскочила со своей постели. Пружинистая сетка постели колыхнулась, освобожденная от ее грузного тела. Альфия с удивлением увидела, как Сурин сам взялся помогать девчонке. Вытащил и матрас, и подушку, помог лечь. «Если бы он не работал у меня первый день, я бы решила, что он как-то заинтересован в этой истории…»

– Подними платье! – Альфия бочком присела на кровать. Загорелый плоский живот, черные кружевные трусики выглядели заманчиво. – Где загорала-то? – спросила не без зависти Альфия.

– У нас в палисаднике. Во время прогулок. – Настя слегка морщилась, пока Альфия пальпировала ей живот.

– Везет же тебе. Торопиться никуда не надо, на свежем воздухе минимум два часа в день… Повернись-ка на левый бок! – Альфия болтала просто так. Ей нужно было, чтобы Настя отвлеклась и расслабила мышцы.

– Не надо, у меня уже не болит.

Настина голова была повязана все той же маленькой косынкой, облагораживавшей высокий выпуклый лоб. И нежный профиль запрокинутого лица вдруг напомнил Диме Джульетту. Димина мама любила балет, и он смутно помнил их всех, романтических героинь своего детства: Одетту с ватным валиком вокруг головы, злую Одиллию в черной пачке с красным треугольным поясом, нежную Жизель в неожиданно длинной для балерины юбке и, наконец, Джульетту – в маленькой бархатной шапочке, расшитой жемчужинами. Вот эту шапочку и напомнила ему Настина косынка. Сам Дима никогда не смог бы объяснить эту подсознательную игру ассоциаций. Настя тронула его душу; а как, почему – разве это важно?

– Видишь, не болит! – шутливо подняла к Диме лицо Альфия.

– Но как же? Я не мог ошибиться! Давайте я вам сам покажу!

Сурин испытывал одновременно и неловкость, и злость, и недоумение. Альфию поразило его возмущение.

– «Ну, об чем это вы, молодой человек, загораетесь?» – Она процитировала ему одновременно и своего профессора, и писателя Зощенко. Когда ее любимый преподаватель хотел показать, что волнения напрасны, он всегда цитировал великого сатирика. Дима, как подавляющее число молодых современных людей, Зощенко не читал, однако иронические интонации уловил.

– Я об острой хирургической патологии загораюсь, – хмуро и тупо повторил он.

– Ну, опять двадцать пять. Рвота была? – Альфия осматривала Настин язык и, казалось, уже не обращала на Диму внимание.

– Нет! – Настя отрицательно покачала головой.

– А мне она сказала, что была!

Дима беспомощно огляделся по сторонам, как бы желая найти подтверждение своим словам. Все сидели, отвернувшись от него, как нахохлившиеся птицы, и делали вид, что не слушают. Только Оля Хохлакова недвусмысленно подмигивала ему одним глазом.

– Тебя никто не бил? Головой не ударялась? – продолжала расспрашивать Настю Альфия.

– Нет.

Альфия закончила осмотр. Повернулась к Диме.

– У вас еще вопросы будут?

– Нет.

– Тогда пойдемте. – Альфия направилась к выходу, но Дима не пошел за ней. Дождавшись, когда ее стройные ноги скроются за поворотом, он сел к Насте на постель, еще теплую после Альфии. Помолчал немного и тихо спросил:

– Ты что, обманула меня насчет рвоты?

Настя перевела взгляд с потолка на его лицо. При этом тень от ее длинных густых ресниц красиво упала на бледные щеки.

– Я не специально.

– Не специально? А как?

Дима весь подобрался, как сеттер, выследивший утку. Он был готов услышать что угодно и поверить всему. Настя слегка поманила его к себе пальцем.