— Хорошо. Это сейчас исправим. Сколько пальцев?

Он показал ему средний палец неприличным жестом.

Кайрат растерянно перевёл взгляд на его смеющиеся глаза.

— Да, сам ты пошёл, Вадик!

— Ну, вот и отлично, — обрадовался врач. — А то я думал верну тебя Данке в качестве гербария. А ты смотри-ка, живучий.

— Что всё настолько плохо?

— Нет, всё как раз хорошо. А полежишь тут у нас с недельку и будет отлично. Сейчас скажу, чтобы сделали тебе укольчик, и спи дальше, — и он решительно вышел.

Рукой, к которой ничего не прицепили, Кайрат ощупал повязку на голове, пошевелил всеми конечностями. Болело плечо и бедро, все с той стороны, которой он приземлился на капот.

— А водитель у вас? — спросил он у приветливой медсестры, сделавшей ему укол.

— Да, в соседней палате. Тоже сотрясение средней тяжести, — ответила она, уходя.

Кайрат облегчённо вздохнул. Вроде все самые насущные проблемы он порешал: амнезии нет, водитель пострадал терпимо, головная боль проходила. Только какая-то мысль не давала покоя. Пиявкой впилась в его ушибленный мозг, и он даже мотнул головой, пытаясь её сбросить.

Она не давала ему покоя даже во сне, вгрызаясь всё глубже, вызывая странные образы, то мадонны с младенцем, то каких-то монахинь-кармелиток.

Он почесал лоб под тугой бинтовой повязкой. Мадонну и кармелитов его воображение связывало только с картиной, к которой в галерее Уффици он подходил чаще остальных. «Мадонна с младенцем и двумя ангелами» Филиппо Липпи. Он десятки раз слышал её историю:

«Филиппо Липпи, художник и монах-кармелит безумно влюбился в юную послушницу Лукрецию, которая ответила ему взаимностью. Пара нарушила данные ими обеты и вскоре у них родился сын, который тоже в последствии стал живописцем».

И прекрасный образ белокурой девушки, нежной и трогательной, возникший перед глазами Кайрата, вернул его воспоминания.

Оксана! Беременна!

И боль вернулась. И это была боль, которую не заглушить никакими лекарствами. Но теперь вместе с ней пришла злость и, как ни странно, ясность. Он понял, что хочет от него Роберта, почему воспоминания о брошенной у алтаря Кристине вызывали чувство вины, и зачем так отчаянно избегала его Оксанка.

«О, женщины! — прикрыв глаза, он потёр пальцами одной руки виски. — Вы меня убиваете!»

Всех троих объединяло кодовое слово «беременность».

Роберта явно пыталась забеременеть. Он словно прозрел. Вспомнил все тщетные попытки «забыть» про контрацепцию. И её, сидящую у мусорного ведра, куда она якобы что-то уронила. Она напрасно пыталась вытащить использованный презерватив — прежде чем выкинуть, он всегда его мыл. Так научили его парни в стриптиз-клубе, предупреждая о коварности женщин. И Кайрат всегда соблюдал эти правила, потому что больше чем бедности, он боялся внебрачных детей.

Не пользовался презервативом он лишь два раза в жизни. Первый раз с Оксанкой, и второй раз с Кристиной. Потому что лишать девушку невинности в резинке даже ему казалось кощунством.

И Кристина не просто так кричала ему вдогонку, что он «Должен на ней жениться!». По её пуританским понятиям, он её обесчестил, поэтому действительно «был должен». Но для него это означало нечто другое. И как не глупо в этом сознаваться, но тоже нечто почти ритуальное.

Он постоянно задавал себе вопрос: что так неудержимо тянуло его к Оксанке? Её любовь? — Он никогда не был обделён женской любовью. Её привлекательность? — Знавал он женщин и красивее. Может её чистота и наивность, которой в его грязной и пошлой жизни так не хватало? Или может быть её невинность в полном смысле этого слова?