Деревушки, ютившиеся на холмах, отсюда казались очень маленькими, словно игрушечными. Заметив, что я с интересом рассматриваю окрестности, Лоренцио подъехал ко мне:

– Смотрите, вот там, за холмами, проходит наша граница и начинается область Лаччио. Видите клирах? Это пограничный пункт. Алайстер предупредил, что после него нам придется быть начеку: пастыри могут воспользоваться ситуацией и организовать нападение, списав все на разбойников.

– Именно поэтому он не поехал сам?

– Кто? Делрой? – уточнил Гаудани и покачал головой. – Нет, он сослался на неотложные дела, но, сказать по правде, я думаю, что он просто боялся, что не сможет сдержаться и накалит и без того непростую обстановку.

Я вспомнила хрустальный шар, провалившийся в сияние портала, хищную улыбку Роя и пришпорила лошадь, желая прекратить эти разговоры. Гаудани мне нравился, и я не хотела портить удовольствие от общения с ним воспоминаниями о прошлом.

К обеду мы достигли стен клираха, обменялись приветствиями, но останавливаться в нем не стали, проехали мимо, предпочитая разбить лагерь в роще, около очередных руин. Нам с Лоренцио натянули тент, под которым мы и расположились, прячась от полуденной жары. Слуги расставили походную мебель и принесли еду, на которую я набросилась: во второй половине дня у меня просыпался зверский аппетит.

Расправившись с обедом, я встала и прошлась по лагерю, желая размять ноги. Сопровождающие нас воины разбились на небольшие группки. Кто-то играл в кости, кто-то просто рассказывал байки под хохот остальных. Часовые исправно несли вахту.

Пастыри, как обычно, расположились чуть особняком. Я заметила, что после того, как мы проехали клирах, Иеронимо, который так не понравился мне, стал еще более надменным. Он даже попытался возмутиться, что я еду верхом, и произнес короткую проникновенную речь о предназначении женщины. В ответ Гаудани улыбнулся и сказал, что он не столь большого ума и должен хорошо обдумать сказанное почтенным пастырем. Старик недовольно нахмурился, но продолжать не стал.

Сейчас Иеронимо сидел за столом, ломившимся от еды, и со снисходительным видом наблюдал за прислуживающим ему юношей в голубых одеждах, символизировавших ученичество.

Тот ненароком задел кубок. Фьен плеснул на скатерть. Пастырь вскочил, стараясь не заляпать свою белоснежную сутану. Юноша покаянно склонил голову, принимая оплеухи, сопровождавшиеся строгой отповедью.

– И эти люди принимают сан и правят мирянами… какой позор, – раздался голос у меня за спиной. Я обернулась. Еще один пожилой пастырь стоял за моей спиной, с какой-то обреченностью смотря на своих товарищей. Заметив мой интерес, он поклонился:

– Мадонна, позвольте представиться, пастырь Джерардо.

– Очень приятно. Думаю, мое имя вы знаете…

– Не уверен, – он виновато улыбнулся, – у меня плохая память на имена.

– Карисса, – я с трудом произнесла это имя, ставшее для меня символом отчаяния.

– Да, теперь я вспомнил, – он посмотрел на меня темными, почти черными глазами. – Вижу, вас заинтересовало поведение моих братьев.

– Нет, – я покачала головой. – Я просто проходила мимо.

Черт, получилось как в анекдотах про советских разведчиков.

– И что же вас озадачило? Почему вы остановились?

– Я вспомнила о грехе гордыни, – созналась я, почему-то старик внушал доверие.

– Хоть кто-то о нем помнит, – грустно улыбнулся он, – а вот мои братья забыли… с этого и начинается падение…

– Падение?

– Нашей власти. Раньше, когда пастыри действительно вели народ сквозь тьму и оберегали веру, разве хоть один правитель поехал бы попытаться повлиять на выборы Истинного Пастыря?! Но мы погрязли в гордыне, ослабли, и теперь те, кто правит миром, могут руководить и нами!