Мне положено на них смотреть – так я оправдываю свой нездоровый интерес. Конечно, отвлекаюсь и на других посетителей, периодически ухожу на кухню, то приношу блюда, то отношу пустые тарелки, но между столов я вновь порхаю. Я чувствую себя бодрой, свежей и… живой. Мой пульс немного ускоряется, когда встречаюсь с ним взглядом. И к моменту, когда я несу горячее, я отчетливо осознаю, что он мне нравится.

Думаю, ему около сорока. У него светло-русые, немного вьющиеся волосы, стильно уложенные. Губы с четким контуром, серые глаза, длинные ресницы и густые брови, между которых часто появляется довольно глубокая мимическая морщина. Прямой крупный нос и четко очерченные скулы делают его лицо строгим и мужественным. Я бы не назвала его красивым, в привычном смысле, он далек от тех мужчин, что печатают на обложках глянцевых журналов, но он привлекателен. И он вызывает у меня интерес. Который, судя по дальнейшим событиям, слишком очевиден.

Несу тяжелый поднос с заказом на другой столик. Под ноги не смотрю: мне их попросту не видно за всеми этими тарелками. Но шагаю уверенно, ведь я знаю каждую неровность в этом заведении, я работаю тут больше года. И вдруг совершенно неожиданно я спотыкаюсь и растягиваюсь на полу.

Такого не было со мной ни разу за почти десятилетие, что я пашу в сфере обслуживания. Ни разу. Я не разбила ни одного стакана, я никогда не роняла даже десертной ложечки.

Это больно. На полу лишь голый мрамор, об него я ударилась коленями и локтями. Они щиплют и саднят, пульсируют и ноют. Из глаз брызжут слезы, и как бы мне не хотелось, сдержать их не получается.

Это унизительно. Я ощущаю себя кожицей лука, на которую капнули йод и поместили под стекло единственного микроскопа в классе. Смотрят абсолютно все, я уверена в этом: я произвела столько шума, что не проявить банального любопытства просто нереально.

Это дорого. Именно мне придется заплатить за все эти блюда и за всю посуду. Мне, а не той суке, что подставила подножку.

Это… обидно. Ведь я ничего ей не сделала. Никак не выказывала своей симпатии к ее мужчине, не позволяла себе ни улыбок, ни ненавязчивых прикосновений. Неужели каждая, кто посмотрит на него, заслуживает подобного обращения?

Все эти мысли проносятся вихрем. Пара секунд уходит на осознание своего положения, еще через столько же возле меня появляется уборщица и администратор. Он помогает мне подняться и, заботливо придерживая под спину, уводит из зала под шепотки и смешки.

– Вера, мне жаль, – говорит уже в раздевалке и уходит улаживать инцидент с гостями.

К моменту, когда он возвращается, я успеваю стянуть драные колготки, промыть, обработать ссадины и переодеться.

Вымучиваю улыбку и забираю из его рук конверт и свои документы. Уволена одним днем. Одной минутой, практически. Из-за одной ревнивой богатой дряни.

– Мне правда жаль, – и это видно по его лицу, от того на моих глазах вновь выступают слезы. – Я видел, что произошло, это не твоя вина. Там… больше, чем должно быть, – он кивает на конверт. – Извинение от мужчины, что сидел с ней, он тоже заметил. Но остальные… у нас постоянные клиенты, тебя запомнят, как ту самую неуклюжую официантку, ты же понимаешь…

– Показательное наказание, – киваю, размашисто вытираю ладонями мокрые щеки и тяжело поднимаюсь с жесткой лавки. – Все нормально, конечно я понимаю.

Впрочем, моя исключительная осознанность не мешает мне рыдать весь путь до остановки. Дороги почти не разбираю, жалобно скулю и отчаянно хлюпаю носом. Холод пробирает до костей, мурашки такие, что не каждый йог согласился бы дотронуться, лицо вот только пылает, да душа обидой горит.