Стояла ранняя весна – где-то между концом марта и началом апреля. Снег уже сильно полинял, обернувшись частично бойкими ручейками, и хотя все это волновало тревожными весенними запахами, но все равно пронизывало зябкостью да промозглостью. А раз так, то соломинка снова приникла сначала к моим, потом к Илюхиным губам, и слабо коричневатая жидкость заметно потекла по ее полупрозрачным округлым стенкам.

Хочу сразу оговориться: к пьянству наша театральная подготовка не имела никакого отношения. Ни к пьянству, ни тем более к пьянству запойному. Мы вообще не запойные совсем. Скорее наоборот. Мы просто стремились только к состоянию легкого подпития. Опять же праздничного.

Потому что состояние подпития, особенно перманентного, бесперебойно растянутое на долгие часы и минуты, – оно состояние особенное. Ты и не пьян совсем, но и на мир окружающий смотришь совсем другими, куда как более открытыми глазами. Особенно на мир театральный.

– Понимаешь, – развил Илюха раннюю весеннюю мысль, – тут главное – баланс не нарушить. Хрупкий баланс подпития. Балансы, они по определению – хрупкие, но человеку к ним всегда стремиться следует. Потому что любой баланс – гармония.

Тут ему пришлось приостановить свою речь и отвлечься на еще одно воздушное создание, заглянувшее нам прямо в глаза по поводу «лишнего». Илюха только вздохнул тяжело от безысходности. Потом вернулся к теме:

– Я вообще давно заметил, что некоторые люди, особенно девушки, которые обычно зажаты по жизни… Ты же знаешь, бывают зажатые девушки. Даже не жизнью зажатые, а разным: родительским воспитанием, детским садом, школой, правилами всякими приличными. Да и жизнью, конечно. И не могут они, даже когда выросли давно, разжаться в бытовом, будничном общении. Может, и хотели бы, но не могут. Так они постоянно следят за собой, за движениями своими, словами, за действиями. И плохо им от такой собственной бдительности. Самим плохо.

– Ну, – напомнил я о себе.

– Так вот, их, например, вообще надо в постоянном подпитии поддерживать. Чтобы разжались они. Знаешь, как им всем расслабленность на пользу идет? И как они потом благодарны тебе за нее становятся?

– Так как поддерживать их? – спросил я. – Подливать, что ли, постоянно?

– Да по-разному можно, – уклончиво ответил Илюха, как будто не хотел открывать мне всех своих секретов.

Но он хотел. Если бы я спросил, он бы открыл, не было у него от меня секретов. Просто я не спросил.

Потому как цифры на уличных часах короткой своей стрелкой уперлись в цифру «семь», а тонкой показывали упорно на географический север. А значит, пора было приступать к боевой операции по проникновению в театр.

Хотя, если честно, была она совершенно не боевая и даже не совсем операция – так, плевая привычная рутина. Которая ни мастерства не требовала, ни изобретательности, ни тщательно подготовленного плана, как требовали некоторые другие наши филигранно отработанные операции (Читай, например, «Попытки любви в быту и на природе»). Нет, эта даже напряжения творческого не требовала.

А все потому, что обладаю я одним небольшим, но редким талантом – некоторые деятели культуры и прочие связанные с ними администраторы принимают меня за кого-то из своих. И всюду пропускают. То ли я им кого-то напоминаю, то ли у меня просто внешность такая типажная, но они меня постоянно с кем-то путают. Даже не с кем-то конкретно, а просто с общепринятым образом, может быть, актера, а может, и режиссера – я не выяснял, не знаю.

Просто овал и черты моего лица совпадают с их представлением о неком усредненном образе «деятеля различных культур». И вот начинают они тужиться и напрягаться, и припоминать, и уже близки порой, но все равно не могут до конца… И ругают за это свою короткую память.