– Перестань, – бросила Ульрика. – Оттого, что ты нервничаешь, никому пользы нет.

– И что же мне делать?

– Лично я собираюсь поработать, – ответила Ульрика. – Может, и тебе бы это пошло на пользу?

Ладно, по крайней мере, отвлекусь. Оставив сообщение по телефону, что выздоровел, я отправился в приход. В сентябре в этом городе начинается суматоха, как перед Рождеством. После летнего затишья улицы заполняются возбужденными студентами, сбитыми с толку поисками собственного пути и занятыми демонстрацией своей неповторимости. Повсюду появляются вихляющие велосипедисты, у которых из кармана звучит голос навигатора, двадцатилетние юнцы с рюкзаками и кожаными портфелями, в которых лежат готовые ответы на все вечные вопросы. Лишь в октябре Лунд приходит в себя, когда напряженность спадает, когда прошел обряд посвящения в студенты, а то кто-то уже укатил домой, не выдержав ностальгии по родине. В этом шарм и своеобразие жизни в университетском городе. Каждую осень его захватывают новые мечтатели и строители лучшего мира. Каждую осень, в краткие недели бабьего лета, он перерождается, словно меняя кожу. Это может нравиться или не нравиться, но до конца привыкнуть к этому невозможно.

Мои коллеги сидели в приходской кухне, их голоса доносились до холла, когда я вошел и повесил на крючок куртку.

– Поначалу я была в шоке, но если хорошенько подумать, то становится ясно, что…

– У нее всегда был бешеный темперамент.

Не услышать, о чем они говорят, было невозможно.

– У них не получилось поставить ей четкие границы. Такая девочка, как Стелла, понимает, только когда с ней твердо…

– Ульрика и Адам слишком распустили ее.

Замерев в холле, я вслушивался в их слова.

– Ясное дело, Стелла ни в чем не виновата, – сказала Моника, одна из диаконис. – Она всего лишь дитя. Подросток.

Повисла пауза. Я почувствовал, что словно парю в воздухе. Затем все продолжилось.

– Стелла ходила к детскому психиатру.

– Меня это не удивляет.

– Стелла всегда была немного не в себе. С самого детства она отличалась от других.

Снова повисла пауза. Кто-то кашлянул.

Я люблю своих коллег. Всегда мог положиться на них, ощущал их доверие и любовь. С тех пор как я поступил в приход, его деятельность претерпела значительные изменения, и многие согласились бы с тем, что в этом немалая доля моей заслуги. Я был настолько не подготовлен к тому, что они могут вот так откровенно сплетничать у меня за спиной, что все мысли как будто застыли в голове. Словно зомби, я шагнул в кухню и уселся за общий стол.

– Боже мой, Адам! – выпалила Моника.

Пять пар округлившихся глаз взирали на меня, словно наблюдая второе пришествие.

– Ты ведь не собираешься работать? – хором спросили они.

– У меня во второй половине дня венчание.

– Но мы поставили на него Отто, – произнесла Анита, наш администратор.

– Ты пропустила мое сообщение о том, что я поправился?

Она покраснела:

– Мы не могли подумать, что ты…

Я переводил взгляд с одного на другого в надежде, что кто-нибудь скажет все как есть, но они могли выдавить из себя лишь обрывки невнятных фраз.

В конце концов Моника поднялась и взяла меня за руку. В приходе она работала со времен святого Ансгара[11] – и всех объединяла, как скала, на которую мы могли опереться.

– Пошли, – сказала она и повела меня по коридору, пока мой мозг по-прежнему работал на холостых оборотах.

Мы сели друг против друга в низких креслах в ее кабинете. Моника положила мне на колени свои украшенные перстнями руки и подалась вперед, вкрадчиво глядя на меня кошачьими глазами.

– Как ты считаешь, Моника, что мы сделали неправильно?