— Я говорила, что надевала это платье на первое свидание с моим офицером? — она имеет в виду мой сегодняшний наряд, в котором мне на удивление комфортно. Платье и правда сшито словно на меня и выглядит совсем, как новое. А то, что оно из другой эпохи, для меня несомненный плюс. Безумно нравятся мне вещи с историей и люди, умеющие рассказывать истории так, как это делает Адушка.

— С тем, что потом стал полковником? — кивнув, уточняю я.

— Полковником был второй муж, — поправляет Аделаида Степановна, показав на фото в рамке на единственной свободной от пыльных ковров стене. Я предлагала Аделаиде отправить ковры в химчистку, но она наотрез отказалась. Без объяснения причин. — Мы прожили вместе тридцать восемь лет, — продолжает она свой рассказ. — Для кого-то целая жизнь, а для меня, как мгновенье, годы пролетели. Иногда ругались так, что стены дрожали, но я всегда знала, как держать его в кулаке, — боевая офицерская вдова демонстрирует мне сжатый кулак. — Вот он у меня где был.

— А что случилось с первым мужем?

— Погиб в сорок втором, — отвернувшись, горько вздыхает Адушка и снова скрежещет ключом в замочной скважине. — Федор был летчиком, одним из лучших. Настоящий ас, но война, Лесечка, не делит людей на лучших и худших, все гибнут, без разбора. И стар, и млад, и рядовой, и генерал, перед снарядом все равны. Богу-то сверху виднее, кто ему вперед нужнее.

Я молчу и слушаю, не влезая со своим мнением. Где Адушка с сотней лет опыта и мудрости за плечами, а где я, девятнадцатилетняя студентка, которая и жизни-то толком не видела.

— Мы с Федей мало прожили. Если посчитать, то даже года не выйдет. Я горевала по нему, но больше по себе. Живым всегда тяжелее.

— А офицер откуда взялся? — немного запутавшись, любопытствую я.

— А офицера, Лесечка, я любила так, как не любила обоих мужей сразу. И вот это платье я надела на наше с ним первое и последнее свидание, — Адушка поворачивается ко мне с вешалкой, на которой я вижу изумительное белое платье в крупный горох. Длинное, приталенное, с рукавами-фонариками, глубоким декольте, прикрытым кружевами ручной работы, и широким подолом. — Нравится? — лицо старушки светится от нахлынувших воспоминаний, глаза горят, а губы кривятся в задумчивой улыбке. Она даже помолодела, скинув пару десятков лет.

— Очень, — восторженно выдыхаю я. — Оно невероятное, Аделаида Степановна, как из советского журнала мод.

— Я та еще модница была. Не зря же училась на портниху. Мои подруги от зависти локти кусали, но я на заказ так ни одной и не сшила, хотя просили слезно.

— Вы сами шили свои платья? — изумленно открываю рот, не в силах оторвать взгляд от вешалки. Ужасно сильно хочется потрогать ткань, погладить пальцами кружева, ощутить, как шуршит подол при ходьбе.

— Сама, больше никто так не умел, — приосанившись, горделиво отвечает Адушка. — Примеришь? Тебе должно быть в пору, но сразу предупрежу, что оно только для особенного мужчины. Счастливое платье, Лесечка. Бери не пожалеешь, — щедро предлагает Ада, заставив меня покраснеть от смущения.

— Я не могу… не удобно. Вы и так мне на прошлой неделе подарили платье, — провожу ладонями по коленям, разглаживая складки на розовом подоле. — Я в нем сегодня такой фурор произвела, все прохожие оглядывались.

— Бери, говорят, — бурчит Аделаида Степановна, зыркнув на меня грозным взглядом. — Ишь какая гордая. Не может она.

Прогрохотав тростью, женщина приблизилась ко мне и всучила в руки счастливое платье, а потом погрохотала обратно к шкафу, распахнула шире и, покряхтев, нагнулась к нижним полкам, а я аж зажмурилась от удовольствия, вцепившись в наряд обеими руками. Ну как тут отказать? Особенно, если очень сильно хочется прямо сейчас нарядиться и покружиться вокруг себя.