«Было бы неверным продолжать, не обсудив сначала смысл, который вкладывал Оруэлл в термин “политика“. Через шесть лет после выхода “Во чреве кита“, в эссе под названием “Политика и английский язык“ (1946), он пишет: “В наш век невозможно быть «вне политики». Все проблемы – политические проблемы, а сама политика – это масса лжи, уверток, безрассудств, ненависти и шизофрении“. Стремление сохранять политическую пассивность, призыв к смирению перед обстоятельствами по сути своей консервативны. Политики чувствуют себя увереннее, когда из игры выводятся художники и интеллектуалы. Было время, когда левые и правые Британии спорили о том, кому из них “принадлежит” Оруэлл. В те дни на него претендовала каждая из сторон, и, как выразился Реймонд Уильямс, это перетягивание каната не слишком украшало его воспоминания. У меня нет никакого желания ворошить прошлое с его противостояниями, но невозможно игнорировать правду, а правда заключается в том, что пассивность всегда поддерживает статус-кво, всегда на стороне тех, кто уже на коне; и Оруэлл эпохи “Во чреве кита” и “1984” защищает идеалы, способные служить лишь нашим хозяевам» (Салман Рушди, «Вовне чрева кита», 1984).
«Устойчивый рост карьеры Оруэлла как политического писателя приходится не на годы, принесшие ему фунты лиха, не на пору его непродолжительного интереса к реалиям империализма («Дни в Бирме»), но совпадает с его воссоединением с родной буржуазной средой и последующим в ней проживанием. Политика оставалась тем, за чем он наблюдал, как настоящий партизан, из уютного мира, где продавал книги, женился, дружил с другими писателями (но только, боже упаси, не с радикалами, которые использовались в качестве источника материала для «Дороги на Уиган-Пирс» и «Памяти Каталонии», а потом бросались), вел дела с издателями и литературными агентами. Отсюда, из подобного стиля, берет свое начало современная западная журналистика – со всеми своими плюсами и минусами, – чья политика – внешне бесстрастное наблюдение. Если в Азии или Африке беспорядки, вы показываете беснование толпы: несомненно тяжелые сцены, представляемые несомненно невозмутимым репортером, который лишен как жалости людей левых взглядов, так и ханжества правых. Однако остаются ли события, увиденные глазами благопристойного и сдержанного репортера, просто событиями? Должны ли мы забыть о сложной реальности, которая и лежит в основе и самого события, и нашей возможности наблюдать с тревожным любопытством за неистовством толпы? Не следовало бы упомянуть о силах, благодаря которым этот репортер или аналитик находится здесь, на переднем плане, и представляет нам весь мир как объект для вполне комфортных переживаний?» (Эдвард Саид, «Туризм среди собак», 1980.)
«Но было бы опасно не видеть того факта, что миллионы людей на Западе, может статься, будут в страданиях и страхе спасаться бегством от собственной ответственности за судьбу человечества и выплеснут свой гнев и отчаяние на огромного монстроподобного козла отпущения, которого оруэлловский «1984» создал перед их глазами»[21] (Исаак Дойчер, «1984: мистицизм жестокости», 1955).
«Оруэлл подготовил почву для ортодоксальных политических воззрений целого поколения… Рассматривая борьбу как схватку нескольких избранных над головами апатичной толпы, Оруэлл создал условия для поражения, за которым – отчаянье» (Реймонд Уильямс, «Джордж Оруэлл», 1971).
«Оруэлл редко писал об иностранцах, если только – с точки зрения социологии, и даже в этом случае – спустя рукава, что обычно для него не свойственно; также редко он упоминал иностранных писателей и испытывал крайнюю неприязнь к иностранным словам. Хотя он осуждает империализм, жертвы империализма нравятся ему еще меньше. Не удивительно ли ощущать в его “1984” легкий намек на то, что мир, в котором не осталось даже воспоминания о Британии до 1914 года, непременно должен быть бесчеловечным миром? И неужели ошибкой будет видеть, что обитатели “Скотного двора” имеют много общего не только с жителями Советской России, но и с “низшими расами” Киплинга вообще и с бирманцами Флори в частности, которые непременно должны попасть во власть собственной своей мрачной тирании, как только относительно благопристойные британцы их покинут?» (Конор Круз О’Брайен, «Взгляд Оруэлла на мир», 1961.)