Американская мечта во многом универсальна. Ее опасность в том, что отчасти она задается как цель системой, боящейся альтернативы: возможности отдавать кому бы то ни было, кроме ее самой. Деиндивидуализация личности создает такое состояние, при котором человек полностью подчиняется примитивным потребностям. Самоограничение становится невозможно – и доминирующим становится возбуждение, проявляющееся при новых ситуационных факторах, замкнутых главным образом на потребление. Внутренние ограничения – этот каркас – ломается, отброшенный за ненадобностью, и личность попадает в зависимость от факторов внешних, выстраивающих матрицу постоянного удовлетворения себя в иллюзии достижения мечты.

А если невозможно отдавать, то остается лишь стяжательствовать. Повелительно говорит об этом известный протестантский проповедник Джон Уэсли: «Мы обязаны призывать всех христиан к тому, чтобы они наживали столько, сколько можно, и сберегали все, что можно». Но такое накопление неизбежно приводит к дополнительным угрозам. Собственно, потому, как пишет Кара-Мурза, Джон Локк, чьи мысли и идеи наследовали Вольтер с Руссо, американские революционеры и деятели Просвещения, полагал, что гражданское общество, одним из отцов-основателей которого он стал сам, возникло для защиты от бедных.

Коллективное общество, коим жили до этого, оказывается невозможно – человек вынужден изолироваться и, пребывая в конкуренции, единолично стяжать свою мечту. Родители не ответственны за детей, дети – за родителей. Каждый идет по своему собственному пути – побеждает сильнейший. Так живет западное общество. Так живем и мы. Идеологическое естество такой модели оправдывает теория Дарвина. В основе же такого социума – страх; «страх как возможность свободы», по Кьеркегору. Позднее об этом же писали французские экзистенциалисты Альбер Камю и Жан-Поль Сартр. Их произведения «Посторонний» и «Тошнота» – темные манифесты атомизированного человека, утратившего все связи с обществом, существа не коллективного, не соборного, а глубоко и удаленно одинокого.

В России же, при всех ее катастрофах и бедах, жестокости и несправедливости, такое бытие в самом его замысле не представлялось возможным (хотя реальность часто отличалась от желаемого). Заблудившегося старались направить в нужную сторону (правда, опять же зачастую не ради его блага, а потому что так было надо). На Западе подобное назвали бы покушением на свободу личности, вмешательством в частные дела. Правильнее, когда каждый занят собственной жизнью, не обращая внимания на другого. Это не только личное желание, но и обязательное условие системы. В «Последнем киногерое» (данная тема повторяется во многих фильмах) есть момент: экранный злодей благодаря волшебному билету попадает в реальный мир и понимает, что здесь все не так, тогда он решает проверить, насколько не так, и убивает человека – ноль реакции; злодей кричит: «Эй, я убил человека», кричит снова – ноль реакции, но наконец ответом ему крик: «Заткнись там уже!» Делай, что хочешь – только не мешай остальным.

Впрочем, разве подобное происходит только в кино? Можно вспомнить случай Китти Дженовезе, произошедший в 1964 году в Квинсе (кстати, из этого района Нью-Йорка родом Дональд Трамп). Она стала жертвой нападения у собственного дома: преступник, Уинстон Мозли, дважды ударил ее ножом в спину. Китти закричала, кто-то высунулся из окна: «Оставь девушку в покое!» Мозли убежал, но после вернулся, совершив еще два нападения. Он изнасиловал и убил Китти. За этим, как сообщала Times, наблюдали, по меньшей мере, 38 свидетелей. Позднее эту цифру сократили – до нескольких десятков. Но, так или иначе, люди Нью-Йорка систематически наблюдали, как убийца издевается над Китти. Она умерла по дороге в больницу.