Вероятно, следующим в этом ряду будет вытеснение, рефлективное усилие не дать всплыть на поверхность неприятной правде. И хотя это бессознательный эго-защитный механизм, забыть об угрозе не означает избавиться от нее, как мы убеждаемся всякий раз, не заплатив вовремя по счетам. Близко к нему подавление, когда я сознательно отгоняю мысль о ноющем зубе, чтобы не испортить себе настроение на целый день. И как мы видели раньше, те части моей бессознательной жизни, которые мне кажутся проблематичными, я могу также проецировать на других, чтобы таким образом не признавать своим этот момент в собственной жизни. Вот потому-то сучок в глазу ближнего, как неслучайно подметил Иисус, оказывается куда приметнее, чем бревно в своем.

Все эти стратегии «тревожного менеджмента» можно отнести к общей категории диссоциативных механизмов. В 1920-е годы Юнг разработал типологию интроверсии – экстраверсии с варьирующимися функциями мышления, чувствования, ощущения и интуиции. Хотя мы наделены всеми этими функциями, преобладает одна, и мы склонны полагаться на ее избирательную силу и избегать непростых проблем со стороны менее развитых функций. К более жестким формам диссоциации можно отнести амнезию, состояние фуги и даже синдром множественной личности[19], которыми индивид защищает себя от болезненного содержания, создавая альтернативную реальность и укрываясь в ней при необходимости. (Пример «состояния фуги», то есть психологической реакции бегства, – фильм «Агата»[20]. Как предполагают создатели фильма, таинственное исчезновение автора таинственных романов Агаты Кристи в начале прошлого века сразу после того, как ей стало известно, что муж собирается уйти к другой женщине, было фактически состоянием фуги. Тем самым она отделила себя от обеспокоенной сознательной идентичности ради более приемлемой альтернативы. Говорили, что она какое-то время странствовала по сельской Англии, находясь словно бы в некоей эмоциональной дымке, прежде чем ее опознали и постепенно привели в чувство. О подобных случаях непреднамеренной потери сознательной идентичности без какого-либо физического повреждения сообщалось уже неоднократно, и почти все они были спровоцированы определенной травмирующей эмоциональной ситуацией.)

Любопытно, что апостол Павел близко подходит к этой идее диссоциации, даже к идее «альтер эго». В «Послании к Римлянам» (глава седьмая) он рассуждает следующим образом: «Я не ведаю, что делаю, вернее, я делаю то, что сам же ненавижу. И если я творю то, чего сам не желаю <…> Но, на самом деле, не я все это делаю, а грех, живущий во мне». Здесь грех становится alter, дискретным центром, отстоящим от Я как центра. Павел, даже не будучи посвящен в понятия глубинной психологии, интуитивно приходит к заключению, что существует некая энергетическая система, отдельная от волеизъявления Я, мнимого центра сознания. Слово Сатана происходит от еврейского слова «противник», а дьявол — от греческого «осыпающий ударами». Это свидетельствует о том, что древние пришли к пониманию многообразия человеческой души и присутствия теневого «антагониста» внутри. Но вместо признания подобного антагониста работой некоей потусторонней силы, того же Князя Тьмы, глубинная психология утверждает, что эта противостоящая энергия есть мы, а мы суть она. Как признается мильтоновский Сатана, «Куда лечу – там Ад, и сам я Ад».

Фрейд обозначил энергию, которая так часто отделена и разрушительна для эго-сознания, как Оно. Первоначально по-немецки это Das Es,