Вирсон вышел, унося цветы, которые принес.

Сегодня на Дейзи был больничный халат – того типа, что завязывается на спине веревочками. Забинтованная левая рука на перевязи оказалась скрытой под ним. Капельница оставалась на прежнем месте. Дейзи перехватила взгляд инспектора.

– Так проще вводить лекарства. Вот она и стоит тут. Но сегодня уберут. Я больше не больна.

– И у вас не путаются мысли? – повторил инспектор ее слова.

– Ни в малейшей степени. – Какой-то момент голос ее звучал, как голос куда более зрелого человека. – Я думала обо всем этом. Мне советовали не вспоминать, но я должна. Что мне остается? Я знаю, что должна рассказать вам все как можно точнее, так что я вспоминала, стараясь ничего не перепутать. Кажется, у какого-то писателя сказано, что насильственная смерть отлично помогает сосредоточиться.

Инспектор удивился, но не подал виду:

– У Сэмюэла Джонсона. Но это про приговоренного, который знает, что утром его повесят.

Она улыбнулась слабой, совсем слабой улыбкой, одним уголком рта:

– А вы, по-моему, не похожи на полицейского.

– Посмею сказать, вы не многих видели.

Внезапно он понял, что она похожа на Шейлу:

“Будто моя собственная дочь”. Конечно, эта была темноволоса, Шейла – блондинка, но как бы там ни было, не эти мелочи делают одного человека похожим на другого. Было что-то общее в чертах, в овале лица. Вексфорд сердился, когда ему говорили, что Шейла похожа на него, потому что у них одинаковый цвет волос. Вернее, был одинаковый – теперь голова Вексфорда поседела, да и полысела порядком. А Шейла прекрасна. И Дейзи прекрасна, и черты ее напоминают Шейлу.

Дейзи смотрела на него с тоской, почти с отчаянием.

– Дейзи, вы сказали, что думали о случившемся. Расскажите, что вы думали.

Она кивнула, не меняя выражения лица. Взяла с тумбочки стакан с питьем – лимонное месиво, едва прикрытое водой, – и сделала глоток-другой.

– Я расскажу вам, что случилось. Все, что я помню. Ведь вы этого хотите, правда?

– Да. Да, пожалуйста.

– Если вам что-то будет непонятно, спрашивайте сразу, договорились?

Она неожиданно заговорила тоном человека, привыкшего сообщать слугам, да и не только слугам, чего хочет, и встречать повиновение. Она привыкла, подумал инспектор, что когда она велит прийти, к ней приходят, а велит уйти – уходят. И когда велит сделать что-то, делают. Он подавил улыбку.

– Разумеется.

– Трудно понять, с чего начинать. Давина всегда так говорила, когда писала очередную книгу. С чего начать? Можешь начать с того, что ты считал корнем событий, и вдруг понимаешь, что все началось много, много раньше. Ну а здесь, в этом деле – не начать ли мне с утра?

Инспектор кивнул.

– Я была в школе. Я учусь в Крилэндсе, хотя живу дома. Вообще-то я хотела бы перейти на пансион, но Давина не позволяла. – Казалось, она что-то вспомнила – возможно, лишь то, что ее бабка умерла. De mortuis…[6] – Хотя это было бы, конечно, глупо. Крилэндс – это сразу же за Майфлитом, как вы, думаю, знаете.

Он знал. “Альма матер” Дейзи и Себрайта – небольшая, но все же входящая наряду с Итоном и Харроу в Школьную Ассоциацию частная школа. И за обучение там брали столько же, сколько в Итоне. Основанный в 1856 году принцем Альбертом Добрым, Крилендс долго был школой для мальчиков и открыл свои двери девочкам только каких-нибудь семь или восемь лет назад.

– Дневные занятия заканчиваются в четыре. В половине пятого я приехала домой.

Конец ознакомительного фрагмента.