Скользящим движением я рассёк руку и наклонил рану к чаше. Тёплая красная кровь, как талая зажора притопила фиолетовые катышки запёкшейся крови Рэма, и… наступила пора чуда!

Действительно, содержимое чаши стремительно увеличивалось в объёме и постепенно принимало вещественную форму. Увы, окончания чудесного процесса я не видел. От волнения у меня потемнело в глазах, и я готов был уже упасть в обморок (хорош астронавт!). Тут кто-то коснулся моего плеча и произнёс: «Здравствуй, брат!» Усилием воли я сбросил обморочное оцепенение и открыл глаза – передо мной стоял совершенно голый Рэм и светился человеческой улыбкой счастья!

– Рэм, бродяга, это ты! – воскликнул я, пытаясь унять волнение сердца.

– Рэм? Почему Рэм?

– Рэм, Рэм, Рэм! Кто же ещё!

Сердце мое щебетало. Пряча подступившие к глазам слёзы, я достал из каптёрки одежду.

– Одевайся, дружище, мы снова вместе!

Из предложенного разнообразия Рэму пришлись по вкусу тельняшка и лёгкий спортивный костюм.

– Порядок! – Я придирчиво оглядел Рэма. Его ладная пружинистая фигура совершенно походила на мою, но были и отличия, придававшие абсолютной копии некий урийский первобытный шарм.

На ваш вопрос: «Урийский первобытный шарм – это как?» – я отвечу так: Рэм на толику больше, чем я, сутулился в плечах, в его движениях чувствовалась кошачья пружина охотника, вынужденного подбираться к добыче вплотную, его нижняя челюсть чуть больше выступала вперёд, как у мудрого удава Каа. Подобная особенность лицевого строения говорила о приоритете чувственной моторики над аналитической в общении с окружающим миром. Наверняка у погибшего Рэма были те же физиологические особенности, но я воспринимал его как чудо и ничего подобного в его облике не замечал.

Мой подробный анатомический разбор Рэма № 2 ещё раз подтвердил печальную истину: мы быстро привыкаем даже к чудесам и восторг души добровольно обмениваем на скучную аналитику происходящего.

Я взялся отремонтировать повреждения капсулы в надежде вернуться на безлюдную орбитальную станцию, которая наматывала виток за витком вокруг Урии. В ночном небе я не мог видеть её движение. Орбита станции лежала в противоположной полусфере планеты. Но я надеялся на благополучие материнского модуля, исходя, прежде всего, из моего законного права надеяться на лучшее во чтобы то ни стало.

К счастью, в приборном отсеке чуть ли не треть полезной площади была отведена под ЗИП. Помню, на Земле, в Академии астронавтики, как только мы не шутили над гипертрофированной предусмотрительностью Главного конструктора станции, добродушного Адама Петрича. А зря, прав оказался Главный, как в воду глядел.

Потянулись долгие, кропотливые ремонтные будни. Рэм оказался толковым и рукастым помощником. Через пару дней работы он уже понимал общую концепцию аппаратного обеспечения и порой указывал мне на то, что я в пылу ремонта упускал из виду.

Дикари исправно каждое утро приносили отменную еду и небольшие, но выполненные от души подарки. Как правило, это были вязанные из соломы зверушки или незатейливые предметы быта.

Ремонт продвигался на удивление споро. Я имел возможность менять целые блоки аппаратуры, не распаивая микросхемы и не выламывая из базовых плат сгоревшие элементы. Главный бортовой компьютер, чудом сохранивший работоспособность после сотрясения, принимал в своё распоряжение всё новые и новые отремонтированные узлы общей аппаратной системы.

Однажды во время утренней трапезы один из вождей что-то шепнул Рэму, хитро поглядывая в мою сторону.