Он оставляет соломинку в бокале. Скоро здесь будет людно и шумно. Надо лишь подождать до тех пор, пока павильон заполнится людьми, а это не займет много времени. И точно так же, как он не планировал уничтожение мира средь бела дня, на набережной Круазетт, он и сейчас не знает, как исполнит свое намерение. Однако чутье подсказывает, что место выбрано безошибочно.

Он больше не думает о бедной девушке с набережной: в кровь впрыснут адреналин, сердце бьется учащенно, он доволен и возбужден.

Джавиц Уайлд не станет тратить время на то, чтобы бесплатно поесть и выпить на очередном из бесчисленных «мероприятий», куда его приглашают из года в год. Если уж он сидит здесь, значит, ему что-то нужно. Что-то или кто-то.

И это будет для Игоря железным алиби.

Джавиц, наблюдая за тем, как павильон заполняется прибывающими гостями, неотступно думает все об одном:

«Что я здесь делаю? Мне же ничего не нужно. Впрочем, мне вообще почти ничего не нужно. У меня есть все, что хочу. Я знаменит в киномире, я могу получить любую женщину, которая мне понравится, хотя я уродлив и плохо одет. И меняться не хочу. Давно минули те времена, когда у меня был один-единственный костюм, а в тех редких случаях, когда после долгих унижений и просьб меня все-таки приглашали на подобные мероприятия, я готовился к ним так, словно ничего важнее и быть не может. Сегодня я знаю, что меняется только название города, а все прочее можно угадать наперед, и ничего, кроме отвращения, это у меня не вызывает.

Одни будут говорить, как ценят мою работу. Другие назовут меня героем и поблагодарят за то, что я даю шанс людям. Красивые и умные женщины, умеющие встречать не по одежке, заметят толчею у моего стола и спросят гарсона, кто я такой, а потом постараются как-то приблизиться, познакомиться, потому что убеждены: кроме секса, меня ничто не интересует. Все, все без исключения о чем-то хотят меня попросить. Ради этого мне льстят, меня превозносят, мне предлагают то, что, по их мнению, может мне понадобиться. А мне нужно только одиночество.

Я побывал уже на тысяче подобных приемов. И пришел сюда просто так, безо всякого повода, да притом еще и не выспался. Я прилетел в Канны на собственном самолете: это истинное чудо современной техники способно на высоте одиннадцать тысяч метров покрыть расстояние от Калифорнии до Франции без дозаправки. Я изменил его конфигурацию и из восемнадцати кресел в салоне оставил только шесть для того, чтобы на вечный вопрос: «Не захватишь ли меня с собой?» с чистой совестью отвечать: «К сожалению, нет мест».

Джавиц оборудовал свою новую игрушку, обошедшуюся ему в сорок миллионов долларов, всем необходимым, чтобы в полете можно было заниматься делами, вести переговоры, отдыхать и развлекаться. Сам он пил только шампанское, и каждый, кто хотел, мог насладиться за компанию с ним бокалом Moёt & Chandon 1961 года, но на борту имелось спиртное всех видов и на любой вкус. И две огромных лазерных панели были всегда готовы показать новейшие, еще не вышедшие в прокат фильмы.

Его лайнер был одним из лучших в мире (что бы там ни говорили французы, уверявшие, что их Dassault Falcon обладает непревзойденными летными качествами), но сколь бы ни был Джавиц влиятелен и богат, даже ему не под силу было совладать с джет-лэг[4]: в Лос-Анджелесе без четверти четыре утра, а он только теперь начал ощущать настоящую усталость. Всю ночь он не спал, переходя с одной вечеринки на другую и повсюду отвечая на два дурацких вопроса, с которых неизменно начиналась любая беседа. Сначала спрашивали: