Через два дня Генрих сделал в бочке отвод для грязной воды, приладил к нему пробку и выучил таблицу.

***

В отличие от дядьки Ратмира, мама обрадовалась, когда Генрих рассказал ей о приглашении Сэма. Обрадовалась – и начала суетиться, повторяя, что нужен белый воротничок и манжеты. И строго велела:

– Не забудь почистить ногти и помыть уши!

Генрих прыснул – как будто Сэму есть дело до его ушей.

– Ох, Генрих, – проговорила мама, внезапно опускаясь на стул с воротничком в руках, – ты такой большой уже. И так похож на отца.

– Неправда, – отрезал Генрих, – ничуть я на него не похож.

– Ты просто не помнишь, – вздохнула мама, – но вы с ним – одно лицо.

Генрих помнил отца смутно, больше как фигуру, чем как человека. Он помнил мягкую душистую бороду. Помнил строгий взгляд. Бархатную малиновую жилетку с драгоценными пуговицами. А больше – ничего. Были ли у него такие же синие, как у самого Генриха, глаза? Такой же длинный прямой нос, который Генрих всё время боялся сломать в потасовке? Что ещё общего между ними видит мама? Он никогда не интересовался.

– Не хочу я быть на него похожим. Я его ненавижу.

– Не говори так! – тут же воскликнула мама, и Генрих с болью увидел, что у неё в глазах блестят слёзы. – Он поступил так, как был должен. Я же тебе говорила. Но до того он спас меня. Он добрый, заботливый… – Она замолчала и принялась часто сглатывать.

Генрих налил воды из чайника и поднёс ей, погладил по плечу. Ему не хотелось, чтобы она плакала, но своего мнения он не изменит.

– Прости, – улыбнулась она, выпив воду маленькими глотками, – я знаю, тебе больно о нём говорить. Мне тоже. Но иногда просто нет сил удержаться. Я всё вспоминаю, как он протянул мне руку и поднял к себе в седло…

Да, Генрих это всё слышал. Про седло, про дождь, который прекратился по мановению его руки, про всё прочее. Но всё это ничего не значило, потому что в итоге он просто выбросил их на улицу.

– Генрих, – позвала его мама, – я сказать тебе хотела. Друг у меня появился. Хороший человек.

Притворившись, что решил проверить механизм бочки, Генрих повернулся к маме спиной.

– Он мне стирку даёт, я с твоей чудесной бочкой быстрее всех управляюсь. Он ласковый, глаза у него добрые. Познакомлю тебя с ним?

– Зачем он нам?

– Он, кажется, полюбил меня. И мне он приятен. Будем жить вместе, дела на лад пойдут. Будет мужчина в доме.

– Я мужчина, – отрезал Генрих. – Зачем нам ещё?

Не хотел он, чтобы тут появлялся непонятно кто. Больно нужен. Ему платят на фабрике, у мамы есть стирка и штопка, шитьё – на жизнь хватает.

– Ты сможешь больше учиться, отдыхать, – осторожно произнесла мама, – не нужно будет трудиться на фабрике.

Бросив на маму взгляд через плечо, Генрих возразил:

– Без него обойдусь. Он тебя ещё обижать станет.

Мама ничего не ответила и пошла готовить на ужин похлёбку – Генрих раздобыл репу и морковь.

***

Сэм с родителями жили в двухэтажном выбеленном доме на соседней от школы улице. У этого дома была черепичная красная крыша, из-за которой он выделялся среди прочих, большое крыльцо и отгороженный палисадник. Сейчас, осенью, из него только палки торчали, но летом обычно росли красивые цветы.

Сэм встретил Генриха на пороге, радостно помахал рукой и посторонился, пропуская внутрь. Генрих вошёл и тут же начал крутить головой, осматриваясь. Из маленькой прихожей, где надо было разуться, они сразу попали в просторную комнату, и на глаза Генриху попались кружевные салфетки, разложенные по столикам, деревянным тумбам и комодам. На салфетках стояли вазы с сухими цветами, на полу лежал коричневый ковёр, на белых стенах висели картины в рамочках. Всё было аккуратное, чистое, светлое, и пахло вкусно, выпечкой. Генрих подумал, что ничего дядька Ратмир не понимает.