Интересно.

Весьма.

Рецидивист… про беглых рецидивистов в списке ничего не было, как и в документах Одинцова. Не знал? Если история местечковая, то могли и замять. Беглых поймали или записали в мертвые. Случается.

Но запрос Бекшеев все одно подаст.

- Я тогда видел… у Михеича собаки ученые за горло хватать. Да и зверь лесной тоже в него метит, ежели там волк. Рысь, она сверху падает да когтит. А вот медведь, он лапой бьет. Или ломает… кабан тоже на клыки… ну и жрет зверье иначе. У той головы все-то целехонькое было, и щеки, и язык… да и сама гладенькая, ровненькая. Когда б зверье её жрало, то пожрало бы.

- Согласна, - сказала Зима.

- Вот! – Васька приободрился. – Я так и ответил Матвею Федоровичу…

- Шапошникову? – на всякий случай уточнил Бекшеев.

- Ага.

- А он?

- А он сказал, что молод я еще, чтоб болтать. И вовсе не в свое дело лезу… ну и Михеич ему то же самое сказал. А еще зверь точно не стал бы остальное прятать. То есть, он бы спрятал, но по-свойму, по-звериному. В яму там, или в валежник какой. Рысь бы на дерево втянула, чего б смогла. Но все остальное там бы лежало. Рядышком.

И в этом был смысл.

- Ну а после-то уж этот… городенский сгинул. Фелиция Зигмунтовна крепко у Матвея Федоровича ругалась, требовала искать. А он на нее, что, стало быть, сор из избы выносит и придумывает себе невесть чего. Лаялись так, что стены тряслися… и Матвей Федорович велел искать… ну и нашли. В лесу.

На пеньке.

- И что Матвей Федорович?

Васька вздохнул и признался:

- Опечалился крепко… потом еще новый следователь прибыл… и сгинул… а вчерась вот про вас сказали. По телефону. Он тогда-то коньяку и достал. А он давно уж не пьет. Язва у него…

Если у Матвея Федоровича Шапошникова и была язва, то на внешности его она никак не отразилась. Был Матвей Федорович высок и по-купечески осанист. Лицо его пухлое отливало краснотой, намекающей, что начальник местной полиции склонен к некоторым излишествам в еде ли, в питии ли.

Мундир его, извлеченный из шкапа впервые за долгое время, в честь высоких гостей, надо полагать, оказался несколько тесен. Шерстяное сукно, из которого он был шит, натянулось, грозясь разойтись по швам. Пуговицы с имперским орлом держались явно чудом. И понимая, что того и гляди окажется он в ситуации до крайности неловкой, двигался Матвей Федорович неспешно, осторожно даже.

Вот он поднялся из-за стола.

Поправил перевязь с игрушечною сабелькою, положенною по чину.

- Доброго дня, - вежливо поздоровался Бекшеев, подумавши, что мундир-то и у него имеется, шитый на заказ, но тоже давненько.

Он как-то вот без мундиру привык.

И не только он.

- Доброго, - Зима оглядывалась с немалым интересом.

Кабинет начальника полиции располагался на втором этаже особняка. И пахло в нем не чернилами да бумагами, а свежею сдобой. Еще и вареньем, вазочка с которым примостилась на широком подоконнике, меж бюстом Его императорского Величества и башней из желтовато-коричневых папок.

Девочка тоже сунула нос в дверь.

А вот Васька предпочел остаться в коридоре, сказавши, что сегодня он являться пред очи начальственные не рискнет.

- Д-доброго, - взгляд Матвея Федоровича остановился на Девочке.

Потом метнулся, зацепившись за Зиму… и пухлые губы расплылись в улыбке.

- Зима? Зима!

Она чуть прищурилась, вглядываясь в это выбритое, украшенное пышными усами лицо, явно не узнавая.

- Шапка я! Помнишь? Встречались… на Висле!

- Шапка? – переспросила Зима и рассмеялась. – Надо же… ну ты… вижу, живой-таки!

Она шагнула, да и Шапошников навстречу, руки раздвинул, спеша обнять. И пуговица на животе-таки не выдержала напряжения, с хрустом оторвалась.