- Приедем – посмотрим… головы вот только. Не получается.

- Что с головами?

- Их оставляли. Богам отдавали кровь. И оставляли головы. На капище. И даже потом, когда один череп оставался, его вешали на частокол. Там все-то вокруг в костях было…

Именно поэтому язычников побаивались.

- Но унести голову с капища… это оскорбить богов. Так что нет, думаю, язычники тут не при чем, - Зима все-таки села и покосилась на дверь. – Пойду я. Тебе отдохнуть надо.

Бекшеев тоже поднялся.

- Провожу.

- До соседнего купе?

- Мало ли…

Лениво поднялась Девочка, потянулась, всем видом показывая, что прекрасно и без Бекшеева они обойдутся. Во всяком случае здесь. Впрочем, взгляд у нее был по-женски лукавый.

- Спокойной ночи, - сказал Бекшеев уже у двери.

И ему ответили:

- И тебе. Травы не забудь выпить… и целитель! Завтра же!

А потом дверь закрылась, и Бекшеев остался один в длинном узком коридоре. Под потолком горели светильники, причем ближайший подмигивал, и этот, мерцающий свет, порождал новую боль. Чтоб вас всех… и главное, чувствует себя Бекшеев редкостным дураком.

Сна же ни в одном глазу.

И в купе возвращаться желания нет. Одно на троих. И значит, весьма быстро появится Туржин. Говорить ничего не скажет, но достаточно будет и ухмылки…

Чтоб вас…

Заниматься надо.

Упражняться. В зал вот сходить спортивный. Или тренера нанять, который, раз уж Бекшеев сам не способен, проследит за распорядком, графиком и иными важными вещами.

Бекшеев похромал к выходу.

Из приоткрытой двери донеслось:

- …с любовницей своей едет… только, девочки, я вам так скажу… ей до вас далеко… страшная до жути. Прям смотришь и…

Кулак сжался.

И разжался.

И Бекшеев, стараясь двигаться тихо настолько, насколько возможно, прошел дальше. В тамбуре было пусто, а через откинутое окно проникал свежий воздух. Он пах тем же раскаленным железом, дымом и еще самую малость – распаренным за день сосновым лесом.

Бекшеев просто стоял и дышал, чувствуя, как отпускает.

Головная боль.

Страхи.

И все-то, что в душу нанесло…

…но головы, как бы парадоксально ни звучало, не шли из головы. Тел ведь не нашли. Следовательно, кто бы ни убивал, он знал, как избавиться от трупа. А это не так-то просто. Впрочем, там ведь, судя по карте, леса кругом… и болота есть, и озера, и болотные озера, которые почти врата в бездну.

Это не город, где покойника поди-ка пристрой. Вот и пристроил ведь.

Но что мешало избавиться и от голов?

Ничего.

Тем паче, если хотя бы часть списка из того письма действительно жертвы, то прежде убийца и избавлялся от тел целиком. Следовательно, выставлены головы были нарочно. Во устрашение? Нет… иное… будто приглашение?

Своеобразное.

Или даже вызов?

В ушах зашелестел голос Сапрыгина. Тихий бледный человечек, кладбищенский сторож, который жил тут же, при кладбище. И на кладбище высматривал жертв.

- …пойми, это сильнее меня, - он раскаивался и вполне искренне плакал на допросе, и каялся, каялся, то начиная неистово креститься, то спохватываясь, что к таким, как он, небеса не проявят милосердия. – Оно внутри сидит. То молчит, молчит… долгехонько молчать может. Будто засыпает. Забаюкивает его смертушка.

Сапрыгин выбирал всегда молоденьких хрупких блондиночек.

Вторая странность. Пусть пока информации по таким убийцам собрано и немного, но все, с кем доводилось сталкиваться Бекшееву, предпочитали жертв слабых.

Женщин.

Детей.

Подростков на худой конец. Или стариков. Тех, с кем легко было справиться. А тут…

- …но проснется и давай душу мучить. Сперва даже думаешь, что уж на этот раз справишься, ан нет… день за днем, день за днем… и оно все сильней да сильней. И в голове уже одна мыслишечка остается – как бы унять, убаюкать вовнове.