Ничего странного во Фрэе не было, разве что чуть более развитая реакция, да гипнотизирующие глаза, так завораживающе преломляющие свет, что, казалось, светятся изнутри, как хрусталь под лампой. Не было ничего странного до тех пор, пока папаша Фрэя не перешел дорогу не в том месте и не тому человеку. Его припугнули — он не поверил. И тогда на подростка обратили внимание: внешне никаких отклонений выявить не удалось, но глаза, как косвенный признак «сбоя в цепочке», говорили о том, что есть что искать. Кровь Фрэя отправили на анализ ДНК, который дал положительные результат — латентные способности. Они могли никогда не проявиться, могли быть совершенно безобидными, но они существовали. Силы, раскручивавшие государственную машину, не пожелали ее остановить — им нужно было вывести из игры нежелательную фигуру.

Фрэя определили в резервацию на самый строгий режим, хотя в данной ситуации он вполне мог получить право выходить на материк точно также, как и я. Отца Фрэя сначала вежливо и ненавязчиво оттеснили с поста главы партии, а потом и вовсе «попросили» выйти из нее: человек, сын которого находится в резервации, не должен портить лицо всему движению.

Мать Фрэя сначала навещала его, потом стала появляться все реже, пока не пропала. Фрэй говорил, что это наверняка произошло под влиянием отца, что они не хотят иметь ничего общего с ним.

Я сказал, что этого быть не может.

— Знаешь, еще в детском саду, — ответил мне он, — нас всей группой возили в зоопарк. Там я впервые увидел пингвинов. Они были такие неуклюжие на земле в своих фраках, переваливались с лапы на лапу, скользили на животе, но стоило им нырнуть в воду, как начинали двигаться с такой быстротой, что я был в восторге. Когда мы вернулись домой, я заявил матери, что, когда вырасту, хочу стать пингвином. Она долго смеялась, а затем как хорошую шутку рассказала в присутствии гостей и отца на одном из своих вечеров. Ты бы видел, как заходили его желваки и побагровела шея! При гостях он сдержался, но позже вечером так орал на нас с матерью, что посуда звенела в буфете. Мы что, хотели выставить его дураком? Разве его сын идиот, чтобы мечтать стать пингвином? Она плохо занимается с ребенком! Он должен планировать карьеру юриста, адвоката или, на худой конец, врача. Отец тряс меня за плечи и орал в лицо «юристом, ты меня слышишь?!»

После этого рассказа Фрэй как-то неловко и невесело рассмеялся.

— Теперь он бы, наверно, предпочел, чтобы его сын стал пингвином, чем оказался в резервации. Такой удар по имиджу и карьере.

И все же отец провожал Фрэя до пропускного пункта, когда того переправляли в резервацию. Однажды я случайно подглядел эту сцену через эмоции друга. Мне до сих пор вспоминается последний взгляд этого человека: не хотелось бы ошибиться, но в нем пряталась вина, много вины.

Мы были очень разными и такими похожими. Когда мы собирались в одной комнате, не обходилось без потасовок и ругани. Го задирал всех и собенно цеплялся к Жабе — казалось, он едва переваривал этого тихоню. Иосиф сносил все стоически, но за столь мученические взгляды даже мне иногда хотелось его побить. Поведение Фрэя зависело от настроения, а настроение подростка имело необыкновенную амплитуду. Если он был не в духе, то сыпал язвительными фразами и умудрялся задеть любого, в другое время становился настолько приторно добрым, что от одного вида выворачивало наизнанку. Иногда же казался как будто бы пьяным: балагурил, шутил и все норовил поговорить за жизнь, но у меня создавалось впечатление, что это всего лишь игра на публику, и настоящего Фрэя мы никогда не видели, а, возможно, никогда и не увидим.