Тут начала визжать собака, в нижнем этаже показался колеблющийся свет, загремели ключи, и скоро заскрипели ворота.

– Милости просим! Милости просим, господин стряпчий! Какова погодка! – восклицал старый Франц, высоко держа фонарь, так что свет падал прямо на его морщинистое лицо, странно скривившееся в приветливой улыбке. Экипаж въехал во двор, мы вылезли, и только теперь я разглядел странную фигуру слуги, закутанного в старомодную, широкую егерскую ливрею со множеством затейливых шнурков. Над его широким, белым лбом торчали два седых завитка, на щеках играл здоровый румянец охотника, и, хотя напряженные мускулы превращали лицо в какую-то чудную маску, все сглаживалось немного глуповатым добродушием, светившимся в глазах и игравшим в улыбке.

– Ну, старина Франц, – заговорил дядя, отряхиваясь в передней от снега, – все ли готово? Выбивали ли ковры из моих комнат? Принесены ли постели? Топили ли вчера и сегодня?

– Нет, – отвечал Франц совершенно невозмутимо, – нет, почтеннейший господин стряпчий, ничего этого не сделано.

– Ах, боже мой! – возмутился дядя. – Я, кажется, заранее написал, я ведь всегда приезжаю в назначенный день; ведь это преглупо, что я должен жить теперь в промерзлых комнатах!

– Да, почтеннейший господин стряпчий, – согласился Франц, осторожно снимая нагар со свечи и затаптывая его ногой, – однако все это, видите ли, не очень бы помогло, особенно топка, потому что ветер и снег слишком уж расходились с тех пор, как разбиты окна.

– Что?! – перебил дядя, широко растопыривая шубу и подбоченясь обеими руками. – В доме разбиты окна? А куда же смотришь ты, кастелян?

– Да, почтеннейший господин стряпчий, – спокойно и неторопливо продолжал старик, – ничего не поделаешь, очень уж много в комнатах мусору и камней.

– Тьфу ты, черт возьми! Да откуда же в комнатах мусор и камни? – воскликнул дядя.

– Позвольте пожелать вам доброго здравия, молодой барин, – обратился ко мне старик с учтивым поклоном, ибо я чихнул, и добавил: – Это камни и известка от средней стены, той, что обвалилась.

– Да что у вас – было землетрясение? – сердито проворчал дядя.

– Этого не было, почтеннейший господин стряпчий, – ответил Франц, улыбаясь во весь рот, – но три дня назад в судейской зале со страшным шумом обрушился тяжелый штучный потолок.

– А, чтоб… – тут мой вспыльчивый и горячий дядя хотел ввернуть крепкое словцо, но, поднявши правую руку вверх, а левой стаскивая с головы лисью шапку, он вдруг остановился, повернулся ко мне и сказал с громким смехом: – Очевидно, тезка, нам лучше держать язык за зубами и более ни о чем не спрашивать, а не то узнаем о еще худшей напасти или весь замок обрушится на наши головы. Но, – продолжал он, обращаясь к старику, – не будешь ли ты так добр, Франц, чтобы велеть убрать и протопить для меня другую комнату? И нельзя ли поскорее приготовить ко дню суда какое-нибудь другое помещение?

– Да все уже сделано, – сказал старик, приветливо указывая в сторону лестницы, и сейчас же начал по ней подниматься.

– Каков чудак! – воскликнул дядя, и мы последовали за старым слугой.

Мы проходили по длинным коридорам с высокими сводами, и колеблющийся пламень свечи, которую нес Франц, отбрасывал зыбкий свет, прорезающий густой мрак. Колонны, капители и пестрые арки выступали вдруг из темноты и словно парили в воздухе, наши исполинские тени скользили по картинам на стенах, и эти странные картины, казалось, вздрагивали и шептали в такт нашим шагам: «Не тревожьте нас! Не будите волшебный огонь, что спит в этих старых камнях!»