Ну в том числе и поэтому.

Разумеется, мы и не можем остановиться. Даже смена курса исключена, разве что мельчайшими шажками. «Эри» парит меж звездами подобно орлу, но на малых расстояниях не поворотливей свиньи; сдвиньте направление движения даже на десятую долю градуса, и на двадцати процентах от скорости света получите серьезные повреждения. Сдвиг на полградуса нас просто разорвет: корабль, может, и вывернет на новый курс, но схлопнувшаяся масса в его брюхе пойдет старым и прорежет все прилегающие надстройки, даже и не почувствовав этого.

И у прирученных сингулярностей есть свои привычки. Перемены они недолюбливают.

Когда мы вновь восстаем из мертвых, Остров уже поет другую песню.

Как только наш лазер коснулся его, он перестал выводить свое стоп, стоп, стоп. Теперь он просит о чем-то совсем ином: по его коже пробегают темные черточки, пигментные стрелки устремляются к некой невидимой точке, совсем как спицы, уходящие к ступице колеса. Сама эта точка скрыта от нас и лишь предполагается; от нее далеко до 428-й, горящей ярким фоном, но ее положение довольно легко просчитывается – это шесть светосекунд по правому борту. Есть и еще кое-что: по одной из ступиц, словно бусина по нитке, скользит округлая тень. Она также сдвигается вправо, пропадает с импровизированного дисплея Острова и возникает в начальной позиции, бесконечно повторяя свой маршрут.

Эта позиция в точности соответствует месту, в котором мы через четыре месяца пробьем мембрану. Прищурившись, какой-нибудь бог разглядел бы, что по ту ее сторону в самом разгаре строительная суета, и огромный прерывчатый тор, обруч Хокинга, уже обретает форму.

Суть послания до того очевидна, что ее улавливает даже Дикс.

– Оно хочет, чтобы мы сдвинули врата… – Его голос выдает замешательство. – Но откуда ему известно, что мы вообще их строим?

– Фоны по пути прошли через него, – замечает Шимп. – Оно наверняка это почувствовало. У него есть фотопигменты. Возможно, оно способно видеть.

– И скорее всего, получше нашего, – добавляю я. Даже с простейшими точечными камерами можно быстро добиться высокого разрешения, если рассеять горстку на площади тридцать миллионов квадратных километров.

Однако Дикс морщится, он все еще в сомнениях.

– Значит, оно видит снующих рядом фонов. Отдельные блоки – там и не собрали-то ничего толком. Откуда ему знать, что мы строим что-то опасное?

Да оттуда, болван малолетний, что оно очень, очень умное. Неужто так трудно поверить, что этот, этот… – кажется, слово «организм» здесь слишком слабое – попросту сообразил, какой цели служат эти недостроенные блоки, взглянул на наши прутики с камешками и точно угадал, к чему идет дело?

– Может, оно видит врата не в первый раз, – говорит Дикс. – А вдруг там есть еще одни?

Я качаю головой.

– Тогда бы мы уже заметили линзовые артефакты.

– Вы когда-нибудь встречали других прокладчиков?

– Нет.

Все эти эпохи мы были одни. Мы только и делали, что убегали.

В том числе от собственных детей.

Я провожу кое-какие расчеты.

– До осеменения сто восемьдесят два дня. Если сместиться сейчас, то для подгонки под новые координаты достаточно подкорректировать курс на несколько микроградусов. Целиком в пределах допустимого. Конечно, чем дольше мы тянем, тем рискованней угол.

– Исключено, – вставляет Шимп. – Мы уйдем от ворот на два миллиона километров.

– Сдвинь ворота. Весь комплекс сдвинь, чтоб его. Очистительные установки, фабрики, астероиды эти долбаные. Если послать команду немедленно, то сотни-другой метров в секунду хватит с головой. Даже сборку останавливать не придется, будем строить на лету.