Несколько человек хором уверяли сотрудников контрразведки СМЕРШ в том, что в последний раз видели доктора именно с ней. Оба были в штатском, ходили по блокам в сопровождении автоматчиков и о чем-то увлеченно спорили.

Фотографию Ильзы Краузе офицерам найти не удалось.

Прибыл посыльный из 49-й отдельной роты фронтовой разведки. Он доложил майору Никольскому, что специальные подразделения прочесывают местность западнее Аушвальда, но пока безрезультатно.

– М-да, неурожай, – подвел итоги проделанной работы Булыгин и вопросительно уставился на командира.

Ночь прошла на пыльном матрасе в бывшем офицерском общежитии. Ее разнообразили цветные сны и постоянные тревожные пробуждения.

– Есть новости, товарищ майор, – объявил капитан Гундарь, вторгшись в помещение в одиннадцатом часу дня. – Двадцать четвертого января эсэсовцы вывели из лагеря колонну трудоспособных узников и пешим порядком погнали на запад, в Германию. По пути многие, естественно, погибали. Примерно в пяти верстах от Аушвальда заключенные взбунтовались. Некоторым из них удалось завладеть оружием и пуститься в бега. Конвоиры кинулись за ними и перебили почти всех. Спаслись только двое. Они трое суток прятались в лесу, жгли костер, зарывались в лапник. По канонаде поняли, что наши войска уже на западе, вышли из леса и попались патрулю. Это было вчера вечером. Не эсэсовцы, не переодетые немцы. Оба имеют лагерные номера, кололи их явно давно. Мы выяснили, они действительно узники этого лагеря. Один наш офицер, другой – англичанин. Русский – Иван Максимович Градов, до пленения возглавлял медсанбат.

– Вот как? И где они? – спросил Павел.

– С ними все в порядке, – уверил его Гундарь. – Ночь провели рядом с печкой. Их охраняли, сами понимаете. Желаете допросить, через десять минут доставим.

«Не допросить, а побеседовать, – подумал Павел. – Хотя…»

Конвоиры вскоре ввели беглецов, посадили на лавку у стены. Офицеры с любопытством и сочувствием разглядывали этих бедолаг. Они переоделись, получили сапоги, фуфайки, утепленные штаны, но смотрелись неважно. Запавшие глаза, до неприличия выпирающие лицевые кости. Оба сильно волновались.

Градов был выше, массивнее. Бросалась в глаза развитая лобная кость, нависающая над переносицей, что далеко не всегда является признаком отсталого ума. Он облизывал пересохшие губы, беспрестанно сглатывал.

У англичанина было вытянутое лицо. Он нервно улыбался, комкал затрапезную шапку, выданную интендантом.

Павел поднялся, сделал несколько шагов, протянул Градову початую пачку папирос и предложил:

– Курите, Иван Максимович.

– Благодарю, товарищ майор, – хрипло отозвался Градов, извлекая папиросу дрожащими пальцами.

Щелкнула зажигалка.

Иван жадно затянулся, уставился на Никольского и спросил:

– Или все же гражданин майор? – Голос его дрожал.

Англичанин глянул на пачку, протянутую ему, и произнес, коверкая русские слова:

– Спасибо, я не курю. Это очень вредно для здоровья.

Что ж, дело хозяйское.

Павел вернулся за стол, выудил из папки чистый лист, устремил задумчивый взгляд на людей, которым недавно невероятно повезло.

– Вы не можете избавиться от чувства, Иван Максимович, что снова находитесь в плену, – подметил он. – Это вас сильно удручает и вгоняет в тоску. Вы ошибаетесь, мы не видим в вас врага. Вы проявили мужество, уцелели в плену, бежали, приняли неравный бой с карателями, выжили в зимнем лесу, сохранили при этом ясность ума. Это дорогого стоит, Иван Максимович.

– Но я попал в плен.

– Вот именно, что попали, – сказал Никольский. – А не сами сдались. Мы не видим в вас предателя или труса. Мы не та структура, которая выискивает неблагонадежных граждан среди узников концлагерей и людей с оккупированных территорий.