Какая-никакая деловая хватка у меня была – все-таки плох тот советский моряк, который не смыслит в коммерции. И вскоре «рессора Мартинса» и «бричка Мартинса» стали весьма востребованными, и ряд мастерских купили у нас лицензии на их производство. А потом я построил завод по производству усовершенствованных рессор в крохотном городке Бруклине, находившемся через Восточную реку от Манхеттена, и жизнь, казалось бы, наладилась. Все шло хорошо, если бы не теща.

Джоанн Стёрн Стёрлинг была из пенсильванских немцев, из семьи, занимавшейся изготовлением пива и виски. Джон же жил в Филадельфии, где и встретил свою суженую в магазине ее отца. Позже, по совету тестя, они уехали на Лонг-Айленд, чтобы избежать конкуренции в родных краях. Джоанн еще терпела людей английского и шотландского происхождения, вроде собственного мужа, но ко мне она всегда относилась с ярко выраженным презрением. Ей было все равно, что именно я принес в семью достаток – я был «грязным русским», пусть я, в отличие от них, регулярно ходил в построенную моими собственными руками баню.

Потом у нас родился мальчик, а за ним девочка. Я стал рассказывать им о России, а также учить их русскому языку. Узнав об этом, теща взъярилась, а вскоре и отношения с женой у нас разладились. Летом девяносто третьего года они отправились в Филадельфию в гости к сестре Джоанн – меня, понятно, они не пригласили, да и не очень-то я и рвался. Разве что было жаль, что я долго не увижу детей. Знал бы тогда, как долго…

А в августе пришла страшная весть – и мои дети, и супруга, и тесть с тещей все умерли от желтой лихорадки, которая неизвестно откуда появилась в городе. От нее тогда скончалось множество людей[8]. После этого я решил, что надо бы, наконец, перебраться в Россию. Но все же я побаивался – ведь, как нам рассказывали на уроках истории, в России должен был вот-вот прийти к власти сумасшедший царь Павел, жизнь при котором там станет совсем невыносимой. Я решил подождать до 1801 года, решив, что намного лучше будет жить при новом императоре Александре.

Но, увы, в мае я узнал, что Павел жив и здоров, а Александра вроде как даже лишили права наследования престола. А еще ходили слухи, что в России появились какие-то «пятнистые» люди, которые и предотвратили покушение на императора. Впрочем, они же помогли победить англичан, которые напали на Ревель – так тогда назывался наш советский Таллин. Я долго ломал голову, что это за «пятнистые», но ничего толкового придумать не мог…

Сегодня я, как обычно, совершал свой «вечерний променад» по Нью-Йорку. Неожиданно я услышал, как кто-то насвистывал мелодию песни, которую мне в детстве часто пела мама:

Я остолбенел. Неужто здесь я не один такой? Неужто есть еще кто-то из нашего времени? И я направился к тому, кто насвистывал эту мелодию, подумав мельком, что он либо не знает Нью-Йорка, либо слишком уж беспечен – «не тот это город, и полночь не та». А чтобы он понял, что я свой, запел:

– Простите, – спросил меня этот человек по-английски, причем с акцентом одного из южных штатов. – Откуда вы знаете эту песню?..

31 июля 1801 года. Соединенное королевство Англии, Шотландии и Уэльса. Лондон. Джон МакКриди, у цели

Вообще-то русские не очень приветствовали мою «гениальную идею» – отправиться в Лондон, найти Кэри и поставить его в такое положение, что ему ничего не останется, как сотрудничать с нами. И заодно навести контакты с ирландским подпольем. Точнее, попытаться.