Когда они в тот день вместе вышли из столовой, Кейт спросила:

— Слушай, а в субботу ты хотя бы свободна? У меня отец сегодня снова уехал, я вообще не знаю, чем заняться.

По выходным Эмилия обычно играла на скрипке в парке — именно за это в гимназии ее дразнили «попрошайкой». Но сейчас погода испортилась — холодный мартовский ветер едва не сбивал с ног, почти каждый день шел снег, то и дело переходящий в дождь. Играть на улице ранней весной и поздней осенью — то еще «удовольствие», и потому, загнав мысли об упущенном заработке поглубже, Эмилия согласилась.

...Как выяснилось, жила Кейт недалеко — минут десять пешком от гимназии. Путь, правда, не самый приятный — сначала надо пройти через дворы высоток, а потом спуститься по тропинке вниз, к дамбе. На левом берегу водохранилища начинался частный сектор, прозванный в народе «Санта-Барбара», где находились дома богачей. Дом Кейт, двухэтажный коттедж с мансардой, огороженный высоким кирпичным забором с глухими воротами, стоял самым первым.

К счастью, хлюпать по талому снегу и грязи не пришлось — к дому Кейт их привез водитель. Забрал сразу после уроков и повез на сверкающем белом «порше» по широкой асфальтовой дороге.

Когда они подъехали, ворота открылись автоматически. Машина заехала во двор, а Эмилия едва сдержала вздох восхищения — такие красивые дома она раньше только в фильмах видела! Но когда они вошли в дом и оказались в просторном холле, скрывать восхищение стало еще труднее.

Везде дизайнерский ремонт, явно очень дорогой. Интерьер в пастельных тонах, роскошная мебель, но нигде ни пятнышка — кругом идеальная чистота и порядок.

Какой контраст с их квартирой, где с потолка постоянно сыпалась штукатурка, а на стенах то и дело проступала плесень!

Однако Эмилии не хотелось, чтобы Кейт считала ее отсталой, а потому она с равнодушным видом сняла ботинки и спросила:

— Можно я сразу руки помою?

— Да, конечно, — отозвалась Кейт, — пойдем ко мне, у меня своя ванная.

Стоило ей это произнести, как в холле появилась высокая худая женщина в очках и с короткой стрижкой.

— Обед уже готов, — сообщила она, поджав и без того тонкие губы.

— А клубника осталась? — деловито поинтересовалась Кейт.

— Да, конечно.

— Принесите наверх, — коротко бросила Кейт и обратилась к Эмилии: — Пошли.

По лестнице с резными перилами они поднялись на второй этаж. Кейт распахнула дверь и вошла в спальню. Эмилия зашла следом и уже не смогла сдержать эмоций. Правда, теперь это было не восхищение, а изумление на грани испуга:

— Ох, ничего себе!

Прямо над кроватью, застеленной светлым клетчатым пледом, висела огромная картина с изображением отрубленной головы Горгоны Медузы. Картина была поистине ужасающей — застывший взгляд, приоткрытый рот, клубящиеся волосы-змеи, — и совсем не вписывалась в обстановку.

— Нравится? — улыбнувшись, спросила Кейт. И тут же, не дождавшись ответа, пояснила: — Знаешь, мачеха обожает розовый цвет. А я его ненавижу. Меня, честно, чуть не стошнило, когда я увидела, во что она превратила этот дом! Розовые стены, розовые пуфики, все оттенки розового! Барбиленд какой-то, тьфу! Я сразу попросила отца сделать новый ремонт — все равно они с мачехой здесь не живут. Но он отказался. Тогда я нашла выход. Эта Медуза — отличный вызов розовым соплям, согласись.

Эмилия кивнула — с тем, что Медуза была вызовом, не поспоришь.

— Знаешь, почему я именно эту картину выбрала? Потому что в ней есть что-то завораживающее — что-то, что заставляет тебя застыть, окаменеть прям как в мифе. Есть такой английский поэт, Перси Шелли, так вот он сказал, что в ней есть «the tempestuous loveliness of terror» — искусительное очарование ужаса. Но понять это могут только избранные. Те, кто способен наслаждаться красотой в ужасе и ужасом в красоте.