– Зачем тебе быть грузчицей? Иди на обойку, будешь в тепле, – уговаривала начальник цеха, глядя на Сашин бирюзовый лыжный костюм маленькими треугольными глазами, как у сенбернара.

– Грузчицы хорошо зарабатывают.

– Не больше обойщиц, уж я то знаю, – начальница встала, прикутала плечи кудрявым пуховым платком, совсем сузила глаза и тихо душевно посоветовала:

– Иди на обойку в бригаду Рябони́.

Люда Рябоня́ больше всех невзлюбила Сашу. Проявления этой ненависти были особенно заметны в день закрытия нарядов, когда она спрашивала у бригады: «Как закрывать новеньким?» – четверым, в числе которых была Саша.

– Наравне, – выкрикивали два-три демократических голоса.

Но «наравне» получала одна Света Курьянова – нагловатая бракодельщица, под два метра ростом, с которой бригадирша ходила домой, имея бо́льшую безопасность после второй смены с такой спутницей.

Несправедливость с зарплатой длилась год, пока Сашу не выбрали бригадиром. Поворот в жизни так потряс ее, что дня три ей казалось, будто всё приснилось.

– Но ведь я же не зашью шестнадцать диванов за то время, что другие, – выставила вечный упрек Рябони, как первый аргумент, Саша.

– Да почти год прошел, как диван-софу сняли с производства, ты все делаешь хорошо, без брака, на машинке строчишь, и ты техникум закончила, а нам, главное, наряды честно закрыть, – молила бригада.

– Неужели из тех, кто отработал двадцать-тридцать лет, никто не может возглавить бригаду? Вы же всё знаете, всё умеете, еще гвоздиками диваны обивали, – продолжала упираться Саша.

– Мы малограмотные, – разводили руками самые гавкучие, – а ты сможешь, год за тобой наблюдали. Благодаря тебе ватин теперь по-хозяйски сложен, рыться без толку не надо, и видно, что есть, а что заказывать. Ты по готовым подушкам не ходишь и чужой брак молча исправляешь.

Саша обвела глазами целую бригаду доброжелателей, посожалела, что ушла в декрет Чаленко, которая с радостью бы захотела повышение на карьерную ступеньку; и взвалила на себя ненужный крест бригадирства.

Первые три месяца ее рабочее место обступали сладкоголосые радетели после получения корешков на зарплату. Терпеливо и основательно с калькулятором в руке Саша разжевывала все цифры. Самые мелочные и сомневающиеся поняли, что их ни на копейку не обманули, и в отношении зарплаты воцарился долгожданный покой. Более того, из месяца в месяц работницы Сашиной бригады получали хоть на несколько рублей, но больше, чем в другой смене. И напрасно трижды в первый день месяца проливала слезы бригадирша другой смены: перед экономистом, что Сашиной бригаде закрыли всё сделанное, а ей – сколько не хватает до плана, потом, брызгая слюной, багровея и всхлипывая, объяснять своим старым скандальным обойщицам, как ее опередила Саша. Третья волна слез катилась уже при встрече двух бригадиров:

– Зачем ты так сделала?

– Как?

– Всё закрыла.

– Да, закрыла, если бы меньше сделали, меньше бы закрыла.

– Ты нечестно поступила.

– Кто раньше встал – того и сапоги. Ты тоже бы точно так поступила.

Это было правдой. Впервые в жизни Саша столкнулась с воинственным духом за трудовую копейку именно на мебельной фабрике. В ее характере было в избытке хозяйственной мелочности – рассортировать и разложить какой-нибудь хлам, но финансист она была никудышный. Возглавив бригаду, пришлось стать защитником интересов восемнадцати женщин с другой убежденностью.

Даже на оформительской работе, под прессом «кумачовых истин» внутренняя свобода Саши напоминала только что надутый воздушный шарик, потому что ей давали задания не последние люди на производстве, и часто в их обращении была просительность. Не появлялось у нее в такие минуты чванство, но она себя чувствовала человеком, ведь только она решала какой использовать шрифт, и какого цвета и размера будут буквы, и как все скомпоновать. Хоть зарплата была бы такой же и при худшем исполнении, Саша старалась, а шарик свободы отливал бликами и готов был взлететь.