– Да занята была очень, вот видишь, копаюсь. Сегодня уже поздновато, а завтра приду. Давай помогу, – Саша хотела снять ведра.

– Нет, нет. Мне не тяжело.

Быть может, успокоенная, баба Маня ушла домой. На следующий день была последняя их встреча, та самая с показом сарафана «в елочку». Бабушка сорвала миску помидоров, и как не отнекивалась Саша, навязала их внучке, со словами: «Если не возьмешь – я обижусь».

Светлая ниточка-мысль оборвалась, и по щекам Саши полились теплые слезы. Слезы, которые омывают грязноватый налет и оставляют нужный для памяти образ, в ореоле жалости и любви к родному человеку.

Утро принесло необходимую встречу с участковым врачом Рудольфом Федоровичем Пластилиным, которого за глаза называли «Пластилин». Саша была уверена в успешном получении справки о смерти, потому что водила знакомство с «Пластилином». Он не догадывался о Сашином уважении к нему за ее спасение, когда Рудольф Федорович подрабатывал в терапевтическом отделении и дал разгон медперсоналу за медлительность и отсутствие препаратов, которые после скандала нашлись. Потом, в следующее дежурство, встретив спасенную на лестничной клетке, он направил свои выпуклые глаза на Сашу, и стал задавать обычные для врача вопросы несостоявшемуся самоубийце. Она адекватно отвечала ему, но сама сомневалась, что говорит с нормальным человеком. Наверное, дело было в расширенных зрачках, отчего глаза врача ей запомнились черными.

По прошествии десяти лет состоялась встреча с врачом возле амбулатории, он сам затронул ее расспросами о собаке. Рудольф Федорович оказался любителем собак и однажды увидел Сашу с ее сенбернаром. Она заметила, что цвет глаз у доктора серый, а из-за их выпуклости на нее смотрели глаза морского окуня. На ту, далекую спасенную, Саша не была похожа, потому что срезала химические кудри и утратила детскую пухлость щек. Напоминать случай из его практики ей не хотелось по глупой причине женской заносчивости. Дескать, не помнит мужчина женщину, неважно даже: врач – пациентку, зачем ей «женщине» ему «мужчине» напоминать? Работал он раньше в поликлинике другого района, так что, позабыв имя и фамилию больной, он заинтересовался красавцем-псом. На принесенные к праздникам торты, которыми Саша заполняла брешь несостоявшейся благодарности от родителей за ее спасение, Пластилин смотрел без радости. Ей казалось – что-нибудь другое, может даже колбасу, ему было бы приятнее видеть. Но колбасу не видела сама Саша, а праздничные ажиотажи за тортами наблюдала на хлебокомбинате; вот и воплощала на деле давнюю фразу родителей: «Надо бы врача отблагодарить, да где его искать?»

– Рудольф Федорович, умерла бабушка, дайте справку о смерти.

– Та, которую я осматривал?

– Не, другая, которая одна жила.

– Я не могу дать справку.

– Но почему?

– Потому, что я ее в глаза не видел, и карточки у нее нет. Когда она была последний раз в амбулатории?

– Карточка должна быть, бабушка лет в пятьдесят ломала руку и брала больничный, я хорошо помню.

– Когда это было.

– Ну Рудольф Федорович, ну пожалуйста, какая теперь разница? Я милицию вызывала, они сказали к участковому врачу идти за справкой.

– Они сказали – они сказали. Вдруг смерть насильственная, а мне отвечать?

– Да что вы такое говорите? Честное слово, естественная и, возможно, быстрая смерть. Она на диване лежит в своем парадном костюме.

– У меня был случай, когда вот так уговорили, а на деле – задушили человека подушкой. Знаешь, как мне досталось?

– Рудольф Федорович, я заплачу́, – еле удерживала Саша, ставшую скользкой, надежду, – сколько скажете, и осмотр можно сделать, машина есть.