Взрывник вытянул шею, но роста, всё равно, не хватило, и тогда он, держась за перила, поднялся на слабые, ещё непослушные ноги.

Переселиться в новое тело – полбеды, попробуй ещё научись им управлять: всё происходит, как у младенца, с самого начала. Ходить мальчика учили всей семьёй.

По узкой улочке шествовала… корова. Почти корова. Уши длинные, как у спаниеля, широкие, рога здоровенные, острые, угрожающе направлены вперёд, морда гораздо шире коровьей и плоская у носа, как крокодилья с торчащими вперёд нижними клыками, видать, в пасти не поместились, а глаза большие, овальные, на полморды и такие несчастные, что так и захотелось пожалеть, погладить бедное животное именно по морде, даже несмотря на зубки, потому как эта единственная часть тела была покрыта шерстью, а не шипами и костяными наростами. Хвост у «коровы» извивался, как змея, и на конце виднелся шип с зазубриной. Удар таким оружием гарантированно нанизывал жертву без шансов вырваться. Зад, как у бегемота, брюхо знатное, а вот копыта вроде как и не изменились, но с такого расстояния видно плохо. Как доить этот бронированный «молокоход», мальчик даже и представить побоялся.

Вскоре на улице появилась ещё одна и ещё. Животные шли спокойно, мерно покачивая широкими боками, а рядом их сопровождали женщины с корзинами, висящими на ремнях, как рюкзак, только на груди. Время от времени погонщицы брали из корзин и кидали им какие-то овощи. «Коровы» ловили подачки, как собаки, на лету, не сбавляя шага, пережёвывали с отрешённым, несчастным видом.

– Чего это они им кидают такое?

– Морковку.

– А зачем?

– А как иначе их в стойла загонишь? Да и молоко чтоб не горчило, тоже полезно. Морковка-то, она дикой не бывает, только в огородах, а огороды – за забором. Плаксуньи, знаешь, как любят её. Они-то и приручились, наверное, только из-за морковки этой, да картофли с семянником. Люди им вкусные овощи и крышу от непогоды, дождь плаксуньи не любят, а особо грозы боятся. В стойле им хорошо, спокойно, да и зимой не так голодают, сено жрут да зерно, а не одно мясо, как дикие. А людям за эту заботу они молоко дают, иные и добычей делятся, это уже как приучишь, да и от характера навки зависит.

– Подожди, как это – мясо жрут? Какой добычей? – опешил Взрывник от таких новостей.

– Своей, естественно, какой ещё. Или ты думаешь, что люди за них ещё и охотиться будут? – усмехнулась девочка. – Ну, уж нет, это они пусть сами делают.

– Они что, хищники?

– Хищники? – теперь уже удивилась сестрёнка, смешно вытянув лицо. – Кто это?

– Ну, те, кто мясо едят – плотоядные, хищники. А те, кто траву да овощи, те – травоядные. Коровы – они травоядные, а ты говоришь, что они мясо едят. Значит, эти коровы, ну, то есть, плаксуньи, хищники.

Глаза сестры стали серьёзны, она поднялась, убрала прядь волос со лба брата и приложилась губами, проверяя температуру.

– Не, жара нет, – хмыкнула озабочено, – может, в постель уже пойдёшь? Устал ты. А вообще, Калин, не знаю, где ты таких странных слов набрался, но, чтобы знал: всё живое должно питаться всем подряд, чтобы выжить. И травой, и мясом, а иначе как? Иначе – никак. Поешь одной травы хоть один лунный оборот и с голоду ослабеешь. А если ты слаб, значит, ты – доступная, лёгкая добыча для всех остальных.

– Получается, что все животные, как и люди – всеядны? Это что же выходит, что даже коза может схряпать на обед кролика и закусить ромашками?

– Калин, ты так странно говоришь, что мне аж не по себе делается, словно ты – это и не ты вовсе. Даже дед наш такого никогда не рассказывал, а он знает поболее многих, и научиться, кроме как от него, у нас-то и не от кого больше. Ты, наверное, просто бредишь, утомился, видать. А ну, пойдём, я тебе отвару сейчас дам, и ляжешь отдыхать, пока не свалился.