– Я вижу, вам плохо, – услышала она приятный низкий баритон. – Так что же конкретно с вами случилось?

– У меня был муж. Я говорю «был», потому что мужчина, который сейчас живет со мной в одной квартире, уже больше не является мне мужем. Хотя официально он, конечно, мой муж, Илья… Вы извините, что я повторяюсь. Я сильно нервничаю. Он однажды сказал мне: «Вера, ты стала другой, я не узнаю тебя. Где та женщина, которую я так любил?» Я ответила ему, что я не изменилась, что изменился мир вокруг меня. Люди стали злее, они ненавидят меня, не хотят меня…

– В каком смысле? – перебил ее доктор Нагаев.

– Я потеряла работу… – и Вера беспомощно принялась теребить край своей шелковой косынки. – А когда денег нет, чувствуешь себя скверно. Мы перешли на макароны, я поправилась… Я понимаю, что это не оправдание, но, наверное, мой муж прав, а я веду себя по-идиотски… Вы извините меня, мне надо идти…

И Вера вдруг резко, импульсивно рванулась со своего места. Но твердая мужская рука успела схватить ее руку и прижать к сухому и теплому дереву скамейки. Ей показалось, что она за то время, что сидит здесь, рядом с этим всезнающим и самодостаточным человеком (каковыми в ее глазах были все психотерапевты), расплылась еще больше и что волосы ее растрепались от ветра и стоят дыбом, что тушь размазалась вокруг глаз и помада побледнела, да и вся она сейчас походит на старуху.

– Как вас зовут? – спросил доктор Нагаев.

– Вера, – устало проговорила она и закрыла глаза, не в силах вынести яркого солнца и такого же яркого, сильного и испепеляющего взгляда. – Это было ошибкой.

– Что именно?

– То, что я пришла сюда. И замужество тоже было ошибкой.

– Вера, хотите кофе?

Она удивилась. Но потом сочла это предложение как нельзя более кстати. Здесь, в парке, под слепящим весенним солнцем, она казалась себе очень уязвимой. Тут на нее смотрели деревья, раскинувшийся у ног пруд с утками, галдящие и словно только что проснувшиеся от зимней спячки громкоголосые дети со своими нянями и мамашами, скучающий фотограф, сидящий на скамейке в обнимку с огромным розовым плюшевым слоном, зеленые старые беседки, облака, наконец. И ей казалось, что все они уже посвящены в ее трагедию. А в кафе, непременно полутемном и тихом, в ее глаза заглянет, в лучшем случае, лишь маленькая чашка с кофе. Не считая испытующего и умного (быть может, еще и сочувствующего) взгляда доктора Нагаева.

Я схожу с ума. Что такое лезет мне в голову?

Она покорно последовала за доктором, моля бога лишь об одном – чтобы это кафе оказалось совсем близко от парка. Она была не в силах долго идти. Ноги подкашивались, да и тело не слушалось ее, словно было чужое.

…Тот день она всегда будет помнить смутно. Весенний воздух, сладковатый и пьянящий на вкус, замешанный на аромате пробуждающихся деревьев, ворвался в распахнутое окно тихой квартиры, куда привел ее доктор Нагаев, и закружил ей голову. Она так и не вспомнит, какой они пили кофе: растворимый или нет, с нежным запахом ирландского ликера или это была просто крепкая и душистая «арабика». Доктор Нагаев помог ей освободиться от длинного, чрезмерно шуршащего плаща, поиграл, помахав, переливающейся на солнце шелковой зеленовато-голубой косынкой и нагнулся, чтобы снять с нее запыленные коричневые туфли. Вера двигалась, словно кто-то управлял ею. Гипноз, вдруг неожиданно весело решила она. Все, что происходило с ней, казалось фрагментами какого-то очень далекого, туманящегося в памяти сна.

– Вам с сахаром или без?

– С сахаром, – отвечала она, ступая ногами в чулках по желтому блестящему паркету, на котором не было ни пылинки. – Кто же это кофе пьет без сахара?