– Мэри, – сказал, подойдя к ней сзади, Константин.

Одета она сегодня была хорошо, красиво – короткая темная юбка, зеленый жакет. Константин с удивлением обнаружил, что приглядывается к ее телу, к выпуклости бедер, к строгой симметрии обтянутых чулками ног.

– Нет, – отозвалась Мэри.

– Что “нет”?

– Я не знаю. И не хочу разговаривать. Впрочем, никакого права просить об этом я не имею, так?

Он услышал ее прерывистый вздох. Обошел ее, встал перед ней. Мэри плакала, хоть и стояла, выпрямившись и держа в руках сумочку. Дыхание давалось ей с трудом.

Он понимал, что должен злиться. Да он и был зол, он еще помнил это, однако злость сгорела где-то вовне его, и сейчас пожарище поблескивало на солнце и капли воды стекали с его углей. Константин же, похоже, способен был ощущать лишь недоумение и стыд – такой, точно он сам совершил преступление.

– Мэри, – повторил он.

– Прошу тебя, Константин, – сильным голосом произнесла она сквозь слезы. – Сейчас нам с тобой разговаривать не о чем.

– Одеколон, – сказал он, – кольцо для ключей, брусок мыла.

Она кивнула и сказала:

– Это для Билли.

– Как?

– Я думала о нем, когда брала их. Ох, Кон, я пойду лягу. Мне нужно просто полежать какое-то время в постели.

– Но почему? – спросил он. – Денег у нас хватает. Мы же могли купить все это. Сколько оно стоит? Десять долларов, пятнадцать?

– Думаю, около того.

– Тогда почему же?

– Я не знаю.

Константин смотрел на нее и видел ту девушку, какой она была когда-то. Видел ее беззаботную самоуверенность, великолепную резкую гневливость, захватывающую дух легкость, с какой она танцевала, вела беседу, подносила к губам бокал. Видел, что сейчас, стоя посреди кухни, она и была, и не была той же самой девушкой. Что-то в ней поникло, заглохло, что-то подточило ее крепкий остов. Но что-то прямое и непреклонное уцелело.

– Не понимаю, – сказал он.

– Значит, нас уже двое, – отозвалась она. – Может быть, тебе следует орать на меня, бить тарелки. Может быть, ударить. Хотелось бы знать, станет ли нам от этого легче.

– Мэри, я… мне очень жаль.

Она рассмеялась, неожиданно, с легким придыханием, словно задувая свечу.

– Столько лет, – сказала она. – И наконец-то тебя посетили сожаления…

Она остановилась на середине фразы, взглянула ему в глаза. Такого пустого лица он у нее еще не видел.

– Я лягу, – сказала она. – Поговорим обо всем утром. Я сделаю, что требуется, но сейчас я способна думать только о постели.

И Мэри вышла из кухни, не прикоснувшись к нему. Константин слушал, как она поднимается по лестнице, легко и твердо.

Константин налил себе виски, постоял, прикладываясь к стакану, посреди кухни. В стакане потрескивал лед, по циферблату новых, в форме чайника часов скользила, кружа, тонкая, красная секундная стрелка. Так он и наблюдал за собственной тихой жизнью дома, пока в парадную дверь не вошел Билли. Константин слышал, как сын пересекает прихожую, слышал отчетливое постукивание его подошв по плиточному полу, беззаботные звуки, которые могли бы создаваться копытами пони.

Билли вошел в кухню, полагая, что увидит в ней Мэри. А увидел Константина, и лицо его сразу изменилось.

– Привет, пап, – сказал он.

На нем была яркая, лилово-оранжевая рубашка с широкими, колыхавшимися на ходу рукавами. Уж не женская ли? – погадал Константин. Пряди спутанных волос Билли свисали до бровей, уменьшая его лицо, и все это, вместе с прыщавой кожей, придавало ему вид туповатого придурка.

Он прекрасно учится, напомнил себе Константин. Заработал стипендию Гарварда.

– Как делишки, Билл? – спросил он.