Она ела с аппетитом, он ковырялся вилкой. Она попросила добавки, он едва коснулся своей порции. За кофе он предпринял вторую попытку, которую она встретила возгласом, что на полный желудок не может, да и кофе можно расплескать. Отвергнутый, он налёг на Martel, что-то бормотал, цитировал какие-то рифмы на родном языке, нёс околесицу, которая способна распалить разве что цепкую особу, нацеленную на переезд в кукольный особнячок, но не её. Потом он преследовал её по комнатам, поставил пластинку какого-то немца – на конверте был готический шрифт, она уворачивалась, про себя отметив, что склонность некоторых мужчин собирать винил после сорока кажется ей душной. Под конец он и вовсе оказался на коленях. Сначала опустился на одно, как сторонник BLM, потом на оба и как-то так пополз, словно инвалид или грешник. Или пленный. Захотелось оттолкнуть его сапогом со словами: «Нет тебе пощады, проклятый фашист». Впрочем, ему бы, скорее всего, это очень понравилось, поэтому пришлось банально отцеплять от себя его пальцы.
– Покажите мне картины, иначе я уйду.
Оперевшись на ручку кресла, он принял обычное человеческое положение и, почёсывая щёки, чтобы хоть как-то прикрыть пылающее лицо, повёл её вдоль стен, комментируя те самые пропахшие рыбой картины современных художников. Ни одного имени она не запомнила.
Позже она побывала здесь ещё раз, уже при жене. Та устроила смотрины мужниной знакомой. Любовницы из неё не вышло, ну хоть подругой семьи. Жена улыбалась, на прекрасном русском языке нахваливала общительность супруга: кого он только ни отыщет, кого только ни притащит в их кукольный особнячок, вон современных художников сколько по стенам развешено, ни одного запомнить невозможно. Кулинарит, опять же. Предпочитает дары моря. Вот что значит жизнь вдали от дома, от альпийских лугов и сочных шницелей. Жена посмотрела на них обоих выразительно. Дары моря, говорят, помогают при сосудах и бодрят, афродизиак, ну вы понимаете, мы же не молодеем. Не успел он снова расчесать себе лицо, как оно стало совершенно пунцовым. В этот, третий раз её позвали со спутником в качестве молодых друзей семьи.
Были приглашены ещё две пары: толстый коллекционер со стройной женой и лысый художник с женой в парике. Все уже собрались, ждали только их. Служанка чутко освободила её от букета, статус которого в сумятице встречи остался неопределённым, все друг с другом торопливо перезнакомились, тотчас забыли имена друг друга и направились к столу.
Расположившись, все принялись говорить о еде. Блюда ещё не подали, но говорить о еде было легко: подле карточек с именами лежали шпаргалки – карточки со списком блюд, которые предстояло отведать. Она прочитала, сразу забыла и перечитала.
Служанка принесла заливное с лисичками. Хозяйка сказала, что это сезонное блюдо, их дань русским природным циклам, а хозяин добавил, что раньше они часто собирали грибы. Эти слова были встречены улыбками, словами «да, грибы – это хорошо», сказанными толстым коллекционером, и «грибы – это отдельный, непознанный мир», сказанными лысым художником. Воспоминания о совместных экспедициях за грибами, начатые хозяином, не нашли поддержки у хозяйки, возникла заминка, намекающая на давнее отчуждение между супругами, пропасть, наподобие альпийской, начала расширяться, но тут специалист по мёртвому языку сообщил, что заливное похоже на мозг.