В общем, он вел тихую спокойную жизнь, пока его покой не нарушили люди на внедорожниках и вертолетах – и то был всего лишь передовой отряд грядущего безумия. Вертушки пару дней кружили над городом, словно выискивая что-то, а потом высадился десант. Печально, конечно, но бродяга не роптал. Неужели он думал, что Бог позволит ему обрасти жирком самодовольства и не пошлет во спасение новую напасть?

Выбора у него не было: он должен защищать Малышку, которая сейчас мирно спала в своей кроватке под полупрозрачным пологом. Такая уязвимая, такая нежная, погруженная в таинственные притихшие сны, словно в темную воду, оставленную отхлынувшим грозным морем. Но кто знает, что выбросит на берег следующий прилив.

Бродяга был готов к худшему.

Когда друзья спрашивали у Барского, зачем ему это нужно, обычно он отвечал, что, дескать, время от времени публику нужно удивлять. И на этот раз он собирался удивить ее по полной. А заодно и своих заклятых друзей.

Было, правда, еще кое-что, о чем он умалчивал. Барскому недавно исполнилось шестьдесят, и он пребывал в опасном состоянии, которое означало, что все открытые для него пути ведут вниз… если только он не удивит самого себя. Он мог бы еще с десяток лет ничего не делать, пожинать плоды нынешней, идущей на спад, популярности, довольствоваться переизданиями и торговать своим породистым лицом, пока оно не износится окончательно. В общем, совершать плавный парящий спуск с заглохшим мотором. Вполне нормальная перспектива, если учесть его возраст, естественную усталость и разочарование во всей этой игре в бисер, которая ведется праведниками от литературы не для свиней и без учета их мнения, но по факту ими оплачивается.

И если устроиться в нужном месте цепи изысканного потребления, можно очень даже неплохо существовать, хотя рано или поздно в полный рост встает вопрос: а что же дальше? Пустота – коварная штука. Ее легко повсюду таскать с собой – она ничего не весит, – однако ею невозможно дышать.

Его давно не удовлетворяло то, что он делал, но Барский это умело скрывал. В конце концов он был профессионалом и владел высшим пилотажем. Он даже умудрялся вселять оптимизм в своих героев, прошедших все круги ада (и заметьте, никто не сказал, мол, шито белыми нитками – уж больно хорошо сидел костюмчик), но ему так и не удалось вселить оптимизм в близких людей – жену и дочь. Жена любила его слишком сильно, чтобы любовь не причиняла ей боли, а дочь… Насчет дочери он вообще не был ни в чем уверен. Она выскользнула из этой жизни через черный ход, ненароком прихватив с собой все еще не написанные папочкой книги.

Барский перенес удар с наружным достоинством, однако стало почти невозможно и дальше двигать фигуры, продолжая партию трехмерных шахмат с самим собой, – дело шло к патовой ситуации и впустую потраченным десятилетиям.

Он исчерпал все утешения творческой личности. То, что с определенного момента персонажи начинают жить собственной жизнью, никогда не обманывало его. Тут и не пахло игрой в бога, скорее уж мелкими бесами фрейдистского личного ада, которых попросту некуда изгонять – отвергнутые, они снова и снова возвращались к нему неисчислимым множеством его же искаженных отражений.

Но сейчас судьба подбросила ему нечто иное – игру гораздо более изощренную, с расплывчатыми правилами. Он был доволен тем, как выпал жребий. Несмотря на уверения организаторов, Барский не ждал от своей «креатуры» слепого повиновения, да это и невозможно. Он также не обладал привычной властью над другими «персонажами». Значит, кому-то (в идеале – всем) придется столкнуться с совершенно непредсказуемыми последствиями.