– По закону должны вселить вас туда, откуда эвакуировали! – вмешался Воскресенский, который – юрист, как-никак – конечно, уже успел изучить все новые законы и правила. – Сейчас указ вышел, что у всех, проживавших в Харькове до войны, первоочередное право при получении ордера на вселение по прежнему месту жительства. Ордер, правда, нужно получить в течение полугода после публикации указа, а большинство людей пока в Харьков не пускают. Так что казус, конечно, имеется. Но вы-то уже в Харькове. Значит, вас это недоразумение не касается. – Тут дедушка понял, как выглядит его речь со стороны и кинулся оправдываться: – Это я не в том смысле, что вы нам тут мешать будете. Комната, как я и писал, просторная, на две семьи точно хватит. Это я просто так говорю, для справедливости. А вообще, конечно, я рад, что в вашей квартире теперь учреждение. Мне тут теперь будет с кем чаи погонять, язык поразминать…. Мы вам очень рады, вы не подумайте.

– Как раз хотел спросить, – Морской решил поддержать светскую беседу. – Нам извозчик сказал, что улицу Лаврентия Берии в Гитлера переименовывали. Понимаю, что это мелочи на фоне общих злодейств, но…

– Господь с вами! – отмахнулся Воскресенский. – Люди наши чуть что услышат, так сразу за чистую монету принимают. Не было такого переименования. Только площадь Дзержинского – это да, в последний свой приход немцы успели в честь своей танковой дивизии назвать, которая как раз имя Адольфа Гитлера носила. Но с этими последними немцами вообще совладать было трудно. Что в голову стукнет, то и делают. А первые, в принципе, старались к нашей Управе прислушиваться. Какие только улицы ни предлагали в «Гитлера» переименовать, но Управа отбивалась. Закон был – мол, в рамках борьбы с коммунизмом всем улицам с коммунистическими названиями надлежит вернуть дореволюционные имена. Первые немцы так в основном и поступали. При этом слухи о каждом новом предложении, конечно, расползались по городу, и люди думали бог знает что…

Галочка особо не слушала, хмурилась, понимая, что не рассказала мужу главное. Надо было с чего-то начинать… Самое удивительное, что Морской, кажется, думал о том же.

– У нас неприятности! – глядя друг другу в глаза, одновременно прошептали Морской и Галочка, перебивая Воскресенского.

– Ты уже в курсе? – переспросили недоуменно и тоже вместе.

Очень не хотелось осознавать, что речь идет о разных событиях, то есть неприятностей вдвое больше, но деваться было некуда.

– Давай сначала ты, – попросил Морской, не сводя глаз с жены.

– Пусть лучше дедушка сам расскажет, – смутилась Галочка. – Это его история.

– Ой, ну не очень-то и история, и не очень-то и неприятности, – быстро забормотал Воскресенский. – Не такое переживали, и это переживем.

Он вошел в круг света, источаемого тусклой лампочкой, придвинул табуретку к углу стола и умоляюще посмотрел на Морского, как бы прося избавить от необходимости что-то рассказывать. Только сейчас Галочка заметила, как дедушка постарел за последние годы. Обтянутое морщинами родное лицо из-за опущенных вниз уголков губ и растерянности в некогда живых и горящих глазах стало напоминать скорбную маску. Палец, сломанный еще в 38-м во время допроса при аресте, судя по всему, уже вообще не двигался, поэтому чашку дедушка сжимал ладонью. До появления Морского дедушка был самым близким и самым лучшим человеком в Галочкиной жизни. Он взял ее на воспитание совсем маленькой, когда родители уехали на заработки, он всегда поддерживал все ее начинания и помогал не падать духом, если что-то не получалось. Сейчас, судя по всему, пришло Галочкино время помогать и поддерживать.