Остаток пути они не разговаривали. Валера делал вид, что сосредоточился на дороге. Зайцев усиленно изображал, что дремлет. Оба были напряжены – сравнивали, вспоминали все детали встречи. Когда Валера остановил у ворот арендованного Зайцевым дома, оба выпалили одновременно:

– Не могло там ничего быть.

– Не могло, значит, и не было. – Зайцев протянул ему руку, крепко пожал. – Портфель ты обыскал? Обыскал. Внутри ничего не было.

– Не было, голову даю на отсечение.

– Аппаратура твоя ничего не зафиксировала?

– Так точно, Глеб Анатольевич.

– Никаких лишних телодвижений он при мне не делал, в портфель не залезал, не суетился.

– Так точно.

– Значит, все чисто.

Зайцев полез из машины и сразу недовольно зафыркал: за воротник попал дождь. Валера проводил босса до ворот. Еще раз пожал ему руку, виновато заглянул в глаза.

– Да ладно тебе! – Тот понял его мгновенно. – Нормально все.

– Не дает покоя мысль, зачем он его все-таки взял на встречу, портфель этот чертов?

– Попижонить, Валера, только и всего! – Зайцев выругался вполголоса. – Сколько помню этого скота, не мог он без штучек. Нормально пацаны одевались тогда, в дни моей молодости. Как мужики – свитер, рубашка, штаны. А этот непременно то платочек какой-нибудь повяжет на кадык, то зонт тросточкой купит. Даже стекла на машине первым из наших сделал черными.

– Затонировал, что ли? – не сразу понял Валера.

– Ага. – Зайцев опустил голову, повозил ботинком по мокрому асфальту, как будто искал что-то, хотя в вечерней слякотной тьме ничего видно не было. – И девчонок возил, дурех, покататься будто бы. А сам такое с ними вытворял, сволочь! И ведь доказать ничего невозможно – никто не видел, кого он вез, кого потом высаживал.

– А его пытались привлечь? – заинтересовался Валера.

– Власти, имеешь в виду?

– Да.

– Нет, Валера, власти его не трогали. Никто ведь не заявлял. Я о другом.

Зайцев подавил тяжелый вздох и, чтобы не растравлять себя, принялся раздавать указания на завтра. Потом кивком простился, шагнул за ворота. Минуту стоял под дождем, мысленно репетируя предстоящий семейный ужин с вопросами, ответами, несмешными дежурными шутками. Представил осторожную улыбку жены, не знающую, как реагировать на его бородатый юмор.

Все как всегда – уныло, предсказуемо, постно.

Зайцев нацепил усталую улыбку, с которой ежедневно входил в дом, и двинулся по дорожке. На крыльце застыла жена, которую он ни единого дня не любил так, как должен был любить. Как она того заслуживала.

За ужином они трое – отец, Светлана и Алина – никогда не разговаривали. Так было заведено. Есть следовало молча, чтобы неосторожным словом не разрушить иллюзорную гармонию, не перебить никому аппетит. Вот после еды – пожалуйста, милости просим в кабинет хозяина. Тогда уже и жаловаться можно, и просить, и претензии предъявлять. Правда, претензий к нему, к Ростиславу Ивановичу Яковлеву, не было ни у кого и никогда. Он в этом доме был царем и богом. Он здесь повелевал, казнил и миловал.

Но сегодня с самого начала все пошло не так. Он сам нарушил тишину, когда глянул на опухшее лицо жены и вдруг спросил:

– Света, что-то не так?

– Что?

Она вздрогнула, уронила вилку на край тарелки. Звон показался оглушительным. Светлана смутилась, подхватила вилку, зажала в руке так, как будто собиралась нанести ею удар. Алина даже догадывалась, кому этот удар предназначался. Насупилась, затихла. Ростиславу эта возня с приборами показалась наигранной и фальшивой. Он вдруг разозлился и вопреки правилу, самим установленному, повторил:

– Я спросил, что с тобой сегодня.