– Готов, сэр, – рапортует он по-военному.

– Икинс, – говорит служащий, – что это тебе вздумалось так разодеться?

– Но я не одет, – мягко возражает Икинс.

– Вот это я и хотел сказать, – невозмутимо отвечает служащий. – Так что поди оденься. Будь паинькой.

Икинс не шевельнулся, ни один мускул не дрогнул.

– Какой костюм вы хотите, чтоб я надел? – спрашивает.

– Тот, что у тебя с собой был, – отвечает служащий, начиная ерепениться.

– Но он весь рваный, – жалобно говорит Икинс и опять ступает вглубь ванной. А через секунду возникает, держа в руках костюм. Весь исполосованный.

– Ничего страшного, – отвечает служащий, делая вид, что ничего из ряда вон выходящего не происходит, – я уверен, твой друг одолжит тебе костюм.

И оборачивается ко мне. Я объясняю, что мой единственный костюм – тот, что на мне.

– Подойдет, – талдычит служащий.

– Что?! – кричу я дурным голосом. – А я – что я буду носить?

– Фиговый листок, – отвечает тот, – и смотри, чтоб он на тебе не скукожился!

В этот момент по оконному переплету кто-то постучал.

– Держу пари, полиция! – закричал О’Мара.

Я подошел к окну и отдернул занавеску. За окном стоял Осецки, глуповато ухмыляясь и нелепо шевеля кончиками пальцев.

– Это Осецки, – сказал я, направляясь к двери. – Судя по всему, под градусом. А где же ваши друзья-приятели? – осведомился я, пожимая ему руку.

– Разбежались, – грустно констатировал он. – Полагаю, не выдержали нашествия блох… К вам можно? – Он остановился в холле, как бы не испытывая особой уверенности в том, что его примут с распростертыми объятиями.

– Входи! – закричал О’Мара изнутри.

– Я вам помешал? – Он смотрел на Мону, не догадываясь, кем она мне приходится.

– Это моя жена Мона. Мона, это наш новый друг Осецки. У него сейчас кое-какие проблемы. Не возражаешь, если он у нас немного побудет?

Мона тут же протянула ему бокал бенедиктина и ломтик кекса.

– Что это такое? – спросил он, принюхиваясь к густой жидкости. – Откуда это у вас? – Он переводил взгляд с одного на другого, словно присутствующие таили от него какой-то страшный секрет.

– Как вы себя чувствуете? – спросил я.

– В данный момент хорошо, – ответил он. – Возможно, даже слишком. Чувствуете? – Он дыхнул мне в лицо, ухмыляясь еще шире и окончательно уподобляясь рододендрону в цвету.

– А как блохи поживают? – осведомился О’Мара светским тоном.

Мона сначала хихикнула, затем громко рассмеялась.

– Дело в том, что… – начал объяснять я.

– Можете ничего не скрывать, – успокоил меня Осецки. – Это уже не секрет. Скоро доберемся до сути. – Он поднялся. – Извините, не могу это пить. Слишком пахнет терпентином. А кофе у вас не найдется?

– Разумеется, – ответила Мона. – Может быть, сделать вам сэндвич?

– Нет, только чашку черного кофе… – Краснея, он опустил голову. – Я, знаете ли, только что хлебнул с друзьями. Боюсь, я им поднадоел. И я их не виню. Им в последние месяцы порядком досталось. Знаете, временами мне кажется, что я и впрямь сошел с катушек. – Он помолчал, изучая, какое впечатление произведет на нас его признание.

– Ну, не расстраивайтесь, – сказал я, – все мы немножко того. Вот О’Мара только что рассказывал нам про психа, с которым вместе жил. Сходите с катушек сколько вашей душе угодно, только мебель не ломайте.

– Да вы бы и сами свихнулись, – вновь заговорил Осецки, – если б эти твари всю ночь напролет сосали у вас кровь. И весь день тоже. – Он приподнял брючину – продемонстрировать оставленные тварями кровавые следы. Икры Осецки были сплошь испещрены царапинами и ссадинами. Мне вдруг стало чертовски жаль его. Зря я в тот раз поднял его на смех.