влюбчива в города

где угодно осталась бы навсегда

Приезжаешь в Саратов – хочется жить в Саратове

Приезжаешь в Казань – хочется жить в Казани

Приезжаешь в Елабугу – хочется жить в Елабуге

Гулять по улицам

жонглируя разноцветными домиками

Летать на крыльях кованых дверей

На высоком берегу Камы

рассматривать четкий чертеж долины

и думать: до чего же хочется жить

И не только в Елабуге

Хочется жить и в Сарапуле

и в Сызрани

и в Кинешме

в каждой из купеческих столиц

убитых на взлете

Да много где хочется жить:

и на платформе 47 км

и на платформе 113 км

и на станции Вековка

где покупали паршивый коньяк

за дикие деньги

Дай мне

мой господин

10 000 жизней –

разве жалко тебе? –

чтобы жить их одну за одной

в разных местах

на глухих полустанках

в трещинах сосновой коры

под половицами

между стеной и обоями —

и пусть себе крошатся

края литосферных плит

и меняются образы континентов

Еще говорят

на одном из спутников Сатурна

под толщей льда

возможна какая-то жизнь

Вот пожить бы и там:

пусть безглазой точкой

недобактерией

только бы жить

только бы не исчезать

И потом снова в Елабуге:

спать за печкой

слышать стук молотка

крик петуха

песню из репродуктора

ничего

больше

не делать.

Шакунтала

завела себе

правильного любовника.

Не олигарха,

не гитариста:

часовщика.

А до того помыкалась по Москве,

по квартирам со стремными девками

из Тюмени, Бишкека.

А она – угловатая, смуглая

из индийской глубинки.

Мать – бухгалтер на швейной фабрике,

отец – заезжий факир.

Часовщик

чинит чужие часы.

Предпочитает пожившие,

старые.

Чистит колесики,

выковыривает крупицы времени,

застрявшие семена времени,

складывает их в шелковые мешочки.

По весне высаживает их на балконе,

растит черные травы времени.

Отгоняет от них котов,

чтобы не жрали.

Осенью время дает плоды.

Шакунтала

кормит котов минтаем,

готовит карри,

метет рыжий паркет.

Часовщик говорит: когда-нибудь

у нас будет много времени,

мы будем его повелители.

Мы отправимся в большое путешествие:

отведем руку убийце Леннона,

дадим пару ценных советов

Бонапарту при Ватерлоо,

пообедаем с Периклом и Аспазией,

поохотимся на шерстяных носорогов.

Мы будем бессмертны, мой уголек,

будем бессмертны.

Так и будет, мой яшмовый тигр —

отвечает Шакунтала

и нежно чешет любимого за ухом.

У нее есть свой мешочек.

Немало крупинок незаметно падает на пол.

Когда он засыпает,

она перемещается на десять лет назад,

входит в двери больницы,

протискивается по коридору

сквозь гниющие, червивые тела

представителей низших каст

и находит ослепительно-белую койку,

где лежит ее старший брат.

Среди этих трубочек, проводков

он похож на прекрасного паука,

плененного собственной сетью.

Он не видит ее.

Она кормит его с руки

семенами времени.

Просовывает их

через его нежующие зубы.

Потом спрашивает лечащего врача:

сколько еще нужно времени

прежде чем вы придумаете

свое обещанное лекарство?

Я принесу, я украду, выгрызу!

Врач растекается ртутной улыбкой

и превращается

в пузатый будильник.

Роботы

скоро будут делать блокбастеры.

У них всё для этого есть:

голограммы актеров,

алгоритмы сюжетов,

библиотеки типовых диалогов.

А компьютерная графика?

Да они родились с нею в сердце!

Наконец, жизненный опыт:

кто же снимет новых «Трансформеров»

лучше самих трансформеров?

Стихи тоже

будут генерировать только роботы.

Это ведь довольно механическое занятие,

побочный продукт вычислительного процесса.

Для рифмованных еще нужен словарь рифм,

а обычные и без него сочиняются превосходно.

Роботы

будут изучать поэтов-людей,

этих вымерших неудачников,

постигать, примерять на себя

их любовь, их досаду,

скуку, ужас, тщеславие.

Всё не то, всё какое-то плоское,

ненужное, несерьезное.