Деревня вместе с землёй томится.
Дождя ждут…
«Всё в ярком инее…»
Всё в ярком инее – пустые
Проулки, площади, дома.
От пара белого седые,
Как сказочные терема.
Молчат фасады старых зданий,
Молчат торговые ряды.
Сверкает лёд холодной гранью
В недавней лужице воды.
Горят у Иверской часовни
Костром огни её лампад.
А дальше площадь, колокольня,
Соборов золото, Сенат.
Поодаль башни Арсенальной,
Заброшенный Монетный двор.
За толщей стен и снег печальный,
И удивительный простор.
Тревожа пеленою зыбкой
И ранью солнечного дня,
Холодная зима с улыбкой
Пришла и смотрит на меня.
Ноябрь
Осенняя земля предвидит холода.
Я трогаю рукой оплавленные комья.
Тебе моя ладонь открыта – сколы льда
По-новому блестят сегодня.
Закаты ноября подёрнуты золой.
Зимы пугливое начало.
Одно лишь облако в лазури голубой
Бледнеет ало средь высот
И разбавляет стылость.
Последний раз зажегся небосвод —
И тьма спустилась.
И снова пепел и огонь.
Полнеба пламенем объято.
И в темноте, уже ночной,
Чуть тлеет полоса заката.
Рождественский монастырь
Кусок оттаявшей землицы…
Подворье, ставшее проулком,
Как будто сон тяжелый снится —
Беззвучный, бесконечный, гулкий.
Пласт отслоился необычный —
Увиделось на белом всхолмье —
Блестят кресты и колокольни
Монастырей первопрестольной.
Идем Рождественкой. Кисельным
Мы возвращаемся обратно.
И мокрые сияют стены
Церковки голубой надвратной.
«Придут глубокие снега…»
Придут глубокие снега.
Закружат белые метели.
И в складках вязов поседелых
Надолго приютится тьма.
Здесь каждый возглас приглушён
Здесь не услышишь даже крика.
Пустыня белая безлика —
Ни восклицаний, ни имён.
Летит колючая пурга
И полнит небо мутным снегом.
А утром вся округа в белом
Блестит полянами без дна.
«Горит вечерняя заря…»
Горит вечерняя заря.
Охрипших соек стынут крики.
И сохнут плети ежевики
В коротком блеске ноября.
Как ослеплённые кусты
Мгновенным пламенем объяты,
Дымами красного заката
Среди ползущей темноты.
Могучие дубы – черней…
Холмов пустеющих убранство.
Прозрачное кольцо пространства
Сжимается в плавильне дней.
Какие у зари права,
Какое странное призванье.
Дней переполнить очертанья,
Вдыхая осени слова.
«Белый простой шиповник…»
Белый простой шиповник.
Белый, призрачно-белый.
В белом твоем мерцанье
Тонет суетный мир.
Дивертисмент в Мариинском.
Люстры горят и свечи.
Кто-то неосторожный
Свой платок обронил.
«Цивилизованные люди…»
Зиновию Паперному
Цивилизованные люди
Вообще-то так не поступают.
Они во всем порядок знают.
Они приличья соблюдают.
Я после тысячи примерок
Надену нужную улыбку.
Но подведет меня, наверно,
Играющая хрипло скрипка.
Она внезапно заиграет,
И я забуду о приличьях,
Забуду я, что ждут гримасы,
Зобы, глаза и клювы птичьи.
Во мне играет хрипло скрипка,
И я открытыми глазами
Смотрю на лица человечьи.
И с некоторых грим сползает.
«Жасмин и розы в дельфской вазе…»
Жасмин и розы в дельфской вазе.
Так вот, что нашептал оракул,
Так вот вчера о чем ты плакал
В горячей темноте у моря.
Как ты бежал по голой кромке
У ног далекого прибоя,
Дышал сырой травой морскою
У кромки дня, у кромки моря.
«Деревья цветут…»
Деревья цветут. Цветы их в траве меркнут.
Становятся пылью. В руках осторожных – прахом.
И мокрую устилают землю,
Оставив на пальцах едва уловимый запах.
У каменистого грота два амура
Шепчутся тихо под шум воды журчащей.
Полные губы дрожат от счастья.
Шорох летящий.
«Сквозная легкость облаков…»
Сквозная легкость облаков
Среди ночных провалов темных.
Свет деревень по виду сонных
Среди лесов.
В разрывах – яркая луна
В тревожных замедленьях плавных,
И в облачности черной – траур,
Дней тишина…
Письмо к матери
На чужих квартирах нетрудно прожить.