– Как вы могли… предвидеть наш случай? – хрипло спросил я, тут же морщась от своей наивности. Обычно, всегда думал, прежде чем говорить решался.

Пластун не ответил, хмыкнув. Правильно, зачем отвечать? У них из таких случаев вся жизнь сложена. Всегда наперед думают. Поэтому и живы остаются там, где все гибнут.

– Ходим мы по карбижу, вот и схроны везде, – сжалился надо мной пластун. В голове взорвалось новое слово.

– Кар-биж, – шепотом повторил я, у меня даже каждая буковка на облачко легла, но ничего не получилось – смысл слова не пришел.

– Прости господи, – вздохнул казак. – По лезвию ножа, значит.

– Я научусь понимать твой язык. Вот посмотришь.

– Научишься. Куда тебе деваться!

– Если раньше не помру, – тихо прошептал я, но Микола услышал:

– Да кто тебе даст?

Он шуршал, мелкие камешки падали на пол, струились вниз. Текли каменным дождем, как будто стучали по стенкам, все ниже и ниже.

Бум-бум-бум-шшш – бум – шшш.

Шум падений сочетался с грязно-бордовыми кругами в голове. Сходились в единый ритм. Кружили. Круги не пропадали, хоть открывай глаза, хоть закрывай.

Тогда чего напрягаться.

Как любой офицер после боя осматривает своих солдат, чтоб определить урон и оценить возможности уцелевших, нужно было определить свой ущерб и свои возможности.

Поднес руку к лицу. Башлык, которым лицо было замотано до глаз, заскоруз от крови и состоял из отдельных лоскутов. Пальцы нащупали кусок веточки, зацепившейся колючкой за бровь. Осторожно вытащил. Боли не почувствовал, так как болело все. Крутило и выворачивало. Не было такого места, чтоб не отзывалось острой или тупой болью.

Николай придвинулся, зашуршал рядом.

– Посуньтесь в сторону, граф. Вот так.

– Сейчас, – пробормотал я и, кажется, смог. А может, в мыслях подвинулся, но казаку места хватило.

Кресало высекло искру из кремня, а круги в голове окрасились в изумрудные цвета.

Еще удар. Факел загорелся. Пропитанные маслом тряпки трещали, коптили, но дым моментально всасывался в трещину в скале. Собственно укрытие наше и было трещиной, только с небольшой, почти ровной площадкой. Лечь рядом можно было только тесно прижавшись друг к другу.

Пристроив факел, казак занялся моим телом.

– Сидай, – приказал он буднично.

– Не могу, – признался я в своей слабости, хоть и стыдно было.

– Зараз допоможу. Ось так. Тихо, тихо. Не хились. Тут каменюка кругом голый, расшибешься.

– Мало я на спуске бился, осталось еще здесь добавить для полного счастья.

– Тю, поручик, – протянул казак, – да когда о камни бьешься, только сильнее становишься. Не знал?

Откуда у него силы шутить? Тут бы вздохнуть лишний раз.

Осторожно размотав башлык до конца, казак отодрал в нескольких местах с треском от засохшей крови. Осмотрел лицо. Покачал головой. Вытащил несколько колючек:

– Видели бы вы сейчас свою… э… joli minois.

– Я вашу вижу. Вся колючками исполосована. Почему по-французски? Давай по-тарабайски. Так, чтоб меня проняло.

– Тарабайский, вот граф, придумал же название, – хмыкнул пластун. – На родном языке слишком грубо для графа, а на русском не могу подобрать.

– Милая мордашка, – я вздохнул. – Кому рассказать, что пластун легче объясняется на французском, чем на русском – не поверят.

– Нехай не верят. Мне с ними что? Детей крестить? Как бы не наподдал на дорогу, чтоб быстрее мимо шагали! Граф!

– Ну что еще? Нет больше носа? Или глаз вытек? Не томи.

– Да будет тебе! Симпатичным шрамом обзавелся, поручик. Через всю щеку. Очень удачно. Нос, глаз и ухо целы. Стянуть бы, да нечем. Везунчик ты, граф.

– Ага. Очень. Я даже в полку по джигитовке